«Welkom op de Nederland»: сколько приветственных сообщений пришло мне на телефон? BIENVENUE EN BELGIQUE, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ФРАНЦИЮ, WILLKOMMEN IN DEUTSCHLAND, В АВСТРИЮ, ВЕНГРИЮ (еду в обратном направлении), ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БОЛГАРИЮ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СЕРБИЮ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГРЕЦИЮ, ИТАЛИЮ, ФРАНЦИЮ (еще раз). Не было ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АНГЛИЮ — оттуда я уезжала. Мне рады, кажется, (практически) везде.

На этот раз мне не хотелось уезжать из Парижа, не хотелось перемещений, но Л. должна была вот-вот вернуться, ей была нужна ее квартира, а я нашла, у кого можно пожить в Амстердаме, плюс через неделю мне надо быть в Берлине. Снова в поезде. Разорвав связь, расслабляюсь, понимаю, что да, это и есть дом.

Я решила, что раз я дома, то смогу работать, но вот я здесь, и у меня не получается думать. Медленный поезд меня укачивает. Думать получается только о сексе. У меня давно ни с кем не было такого контакта. Я закрываю глаза и позволяю мыслям меня унести. Представляю, как ты трахаешь меня, моя спина упирается в гладкую твердую поверхность (окно поезда?). Представляю, как ты целуешь меня в губы; нежно по клитору, твои зубы покусывают мои соски. За время своей поездки я много раз представляла это. Предбудущее время: представляю, как говорю Еще. Пожалуйста чему-то, что еще не случилось.

Читатели, я вас смущаю?

Пересадка в Брюсселе — вокзал забит влюбленными. Они виснут друг на друге, каждое их движение замедленно. Юноша аккуратно убирает волосы с лица своей девушки. Это длится вечность. Устраиваюсь под электронным табло возле светящегося знака вайфая, рассчитывая на тепло соединения, но он оказывается платным — одно и то же по всей Бельгии, даже в поезде.

Приезжай в Прагу. Жалею ли я, что не согласилась?

В бельгийском поезде меня приводят в восторг твидовые кресла, а потом кондуктор сообщает мне, что это вагон первого класса. Перехожу во второй, и его единственное отличие — сиденья из кожзама. Окна обоих вагонов покрыты граффити.

Билетные кассы на вокзале Брюсселя располагались ниже наземных платформ, но в Антверпен мой поезд приехал на три уровня ниже. Я поднялась на эскалаторе на поверхность — к величественному дворцу девятнадцатого века на вершине пустоты. По-французски спрашиваю билетера за высокой стойкой из красного дерева о моей стыковке. Он фыркает и по-садистски переходит на фламандский.

По пути — Роттердам. На станции граффити: LOVE IS A BATTLEFIELD [65]

и еще

SOME GIRLS ROMANCE SOME GIRLS SLOW DANCE [66]

(оба, любезно, на английском).

Затем в стороне от путей вырастает огромный новый жилой комплекс в строительных лесах, внутри него абсолютно пусто.

Я приезжаю сильно позже, чем рассчитывала. В отличие от других городов, Амстердам стягивается к местам прибытия, не окружает их: порт и вокзал расположены на суровом севере города — здесь он встречается с морем. Перед вокзалом — автомобильная парковка и остановка трамвая, открытое холодное пространство, по которому мечется ветер. Пересекаю его и делаю то, что делаю всегда: захожу в лобби первого попавшегося смарт-отеля, беру карту города и иду туда, где планирую остановиться. Уже стемнело.

Меня согласились принять друзья друзей — гей-пара на взводе. Завтра они уезжают в отпуск, и планирование, конечно, один большой стресс, но здесь дело в чем-то еще: думая об этом чем-то еще, я радуюсь, что больше не в отношениях. Один немец, другой итальянец. Разумеется, мы должны поужинать в ресторане. Разумеется, не в голландском. Ну разумеется, в корейском. Я устала, но, разумеется, они должны провести мне экскурсию по городу, в котором живут уже много лет. Они говорят, что любят Амстердам и что мне незачем идти в Квартал красных фонарей (безвкусное место) или в центральные туристические районы, где нет ничего аутентичного. Мне незачем идти в удаленные районы города, там не на что смотреть. В современный район на пристани тоже идти не стоит — он уродливый. Куда же тогда? Они называют какой-то малоизвестный сад, магазин дизайнерской мебели около дома Анны Франк (куда мне не стоит идти, если только я не хочу провести пару часов в очереди). Они оба работают в экологическом фонде, один занимается исследованиями, второй — пиаром. Чем занимаюсь я? Кое-как объясняю. Они скептически относятся к моему проекту и моей работе, как мне кажется, по политическим соображениям.

Дома они наливают мне маленький бокал дешевого белого вина, снова закупоривают бутылку. Исследователь куда-то уходит, пиарщик показывает мне свой скетчбук: каналы, цветы в вазах, столики кафе, ветшающие деревенские дома — всё как положено. Он извиняется за столь сильный интерес к чему-то, что, как письмо, как романтика, не имеет прямого отношения к зеленой политике. Но он так любит рисовать. И он сожалеет, что любит это так же, если не больше, чем движение в защиту окружающей среды или пиар. Я хочу спать, но не могу его заткнуть.

Они уезжают еще до завтрака. Пока они снуют туда-сюда мимо моего разложенного дивана, я вжимаюсь в него, притворяюсь спящей. Как только они уходят, встаю, пытаюсь работать, но я слишком долго была в пути. Прогулка до кафе меня взбодрит. Возможно.

Я снова в северной Европе, и здесь холодно. Небо белое. Я вымотана. Мои пальцы бледные, словно восковые. Под правым глазом припухлость. Нахожу кафе, которое мне посоветовали хозяева квартиры. Я не хочу есть. Хочу только иллюзорных вещей, которые мне вредят. Заказываю: горячий шоколад со сливками — mit sahne — нет, это немецкий, но нидерландский почти… по крайней мере, я уехала подальше от латинизмов — да — slagroom. Не нужно жевать, он тает во рту. Я слишком устала, чтобы кусать, и могла бы есть warme chocolademelk met slagroom бесконечно, не наедаясь, не заботясь ни о внутреннем, ни о внешнем. Я даже смогу провернуть волшебный трюк — есть сладкое и не толстеть, — если не буду есть ничего, кроме этого. Но внешность — вопрос второстепенный: чаще всего мне просто больше ничего не надо, я ничего не хочу.