Don’t forget me I beg [59] , причитает Адель. В лучших песнях о любви всегда заклинают помнить-о-забывании, без которого призрак чувства, не проигранный заново, не повторенный, продолжает дремать. И все песни печальны, ведь они знают: сколько бы раз их ни проигрывали, они закончатся, даже те, что, затихая, отрицают свою концовку. То немногое, что от тебя осталось, живет в прошлом. То, что у нас было, уже прекратилось, поэтому я жажду возможности переиграть, и я буду стремиться к этому всеми доступными способами, потому что кто-то, как ты, может появиться в любой момент. Адель замолкает, на очереди следующая — She may not be you… but she looks just like you… [60] Затем музыка заедает, распадается на отдельные куски. Официант идет сменить компакт-диск — и снова включает Адель. Компакт-диск? Устарел больше, чем играющая с него босанова, чье аналоговое звучание появилось задолго до ее цифрового ремастеринга.

Аналоговые звуковые волны и голоса исполнителей взаимодействуют с воздухом на виниле похожим образом: звук настолько телесный, что принято говорить о его «тепле» — теплый от голоса, еще не остывшего от любви, или от ненависти, или бог весть чего. Цифровые технологии преобразуют звук в код, работают над переводом чувств, в то время как аналоговые технологии мыслят аналогиями — воссоздают то реальное, что стоит за ними. Точно так же песни о любви аналогичны самой любви.

Когда помехи возникают на аналоговом носителе — из-за царапины или пыли, — звук искажается, но остается узнаваемо человеческим, а песня о любви, звучащая на виниле, постепенно теряет верность [61] из-за многократного контакта с повторяющей ее машиной. Некоторые любят аналоговый формат как раз за его человеческие несовершенства, за постепенную потерю памяти; цифровое же разбивается раз и навсегда, словно зеркало, и в каждом осколке — лишь один элемент голоса: паттерн, ничего человеческого. Для лучшего результата песню записывают на компакт-диск не один раз, а несколько — слоями. Если один не исправен, ему приходит на смену кусочек второго, затем третьего. Но если битых частей слишком много, память полностью выходит из строя. Там с самого начала могли быть ошибки, как на всех цифровых дисках, но мы не смогли бы их расслышать. Некоторые считают, что у цифры нет души.

Медленный распад или резкий обвал? Какой вид потери тебе по душе? И можем ли мы как-то сгладить разрыв, смягчить разрушительные последствия разочарования? Смотря какую технологию ты предпочтешь. Шумы и дрожь (дизеринг и джиттер) цифры [62] или плаванье и хрип (детонация) аналога [63] . Дизеринг располагает семплы (или кирпичики звука) с определенными интервалами, джиттер сглаживает цифровые прорехи, скачки от семпла к семплу, от шага к шагу. А детонация колеблет аналоговый звук под воздействием проигрывателя, на котором он воспроизводится. Так цифра или аналог? Консенсус таков: хороши оба, а верность (она же точность) воспроизведения во многом зависит от аппаратуры.

За пределами технологии CD (мы почти за ее пределами) мы упираемся в «стену памяти». Суть оперативной памяти (Random Access Memory, RAM) в том, что компьютеры читают быстрее, чем записывают — воспоминания проще воспроизвести, чем сохранить. А наше хранилище данных не поспевает за воспроизведением, за песнями и опытом, который они вызывают. Аналоговая память линейна: читает от внешнего края к центру, следуя за виниловой спиралью. Компакт-диски читают и записывают данные в нелинейном, но предопределенном порядке. Цифровая модель — оперативная память — умышленно не-нарративна. Она читает урывками, она «волатильна» (энергозависима). Может обратиться напрямую к эмоциям — как угодно жестко. К чему бы она ни обращалась так произвольно во время каждого воспроизведения (помимо памяти), это определяется волей не только слушателя, но и самой музыки.

Могу ли я продолжать знать тебя, опираясь только на воспоминания? Черпая из памяти, но отделяя тебя от ее свойств. Песня, проигранная вновь, и вызывает, и искажает воспоминание, как фоновое шипение винила, как фоновый шум в кафе, добавляя новый слой воспоминаний к музыкальным (вторые мне даже не принадлежат), выводят воспоминания из колеи новыми проигрываниями песен, которые вспоминают за меня.

Мне нравится думать, что я сама себе боль и счастье, но, возможно, я только фрагменты, которые помню, а помню я только то, что раз за разом проигрывалось. Чтобы что-то можно было переиграть, оно должно закончиться. И если я помню то, чего никогда не было, или неточно помню то, что было, то виновата не запись, а воспроизведение. Как и оперативная память, песни только указывают на информацию, но не хранят ее: воспоминания хранятся где-то еще, внутри слушателя. Но даже в человеческом теле (сердце, мозге) память — не единая сущность: сопутствующая событию эмоция хранится отдельно (в амигдале) от непосредственного воспоминания о событии (в гиппокампе), и всякий раз, когда в памяти всплывает сильная эмоция, выброс адреналина усиливает реакцию на это воспоминание. Возможно, кое-что из того, что я помню о нас, вообще не происходило или, по крайней мере, происходило не так, как я помню.

Наша память, твоя и моя, не была единой, всегда опиралась на костыли внешнего. Мы не дарили друг другу подарки, зато менялись музыкой, и песни нанизывались одна на другую, создавая аналогичные себе смыслы. Как в тот раз, когда ты напел мне одну песню, не о любви, но в ней было название места, где мы тогда были. Ты спел ее шутки ради, и это показалось мне проявлением любви, и, как ни странно, эту же песню пел мне однажды другой мужчина, тоже в шутку, хотя с ним мы в том месте не были. Это мало о чем говорит нам, разве что о том, что песни допускают передачу, перемещение. Слушая, как ты поешь, я решила, что это что-то значит. Я ошибалась. Или была права, но только в течение трех минут пятидесяти пяти секунд. В том-то и проблема, что ты отчасти состоишь из песен, которые мне присылал, и, переслушивая их в новых местах, я не знаю, приобретаешь ли ты новую реальность или бросаешь свою тень на мое здесь и сейчас. Я все искала, надеялась, что ты появишься и заселишь их собою.

Незадолго до нашего знакомства я впервые услышала песню «Always Looking». Я тогда искала кого-то, кем по случайному стечению обстоятельств стал ты, и ты зацепился за эту песню, словно карман за дверную ручку. Когда мы были вместе-не-вместе, я часто слушала ее, эту песню, и теперь, когда тебя нет, я всё так же ищу, всё так же прислушиваюсь, и если эта песня случайно играет на улице или в кафе, вижу в этом знак, вот только не знаю чего. Беда в том, что даже теперь мне продолжает казаться, что песни, которыми мы делились друг с другом, написал ты (или я), и я не уверена до конца, об одном ли мужчине поется во всех этих песнях, и ты ли этот мужчина, и все ли женщины в этих песнях — я.