Она умеет таиться. Прятаться в мыслях. В поступках. И постепенно, исподволь, подчинять себе. Сначала ты позволяешь себе маленькую слабость. Поблажку. Сделать так, как просят. В конце концов, что сложного напугать глупых деревенщин? Им хватит и пары эффектных заклинаний, чтобы навсегда запомнить, кто их хозяин.

Все так и начиналось. С мелочей. С чар по запрещенным схемам, чтобы просто потратить рвущуюся наружу силу. Сохранить хотя бы видимость контроля. Да. Я даже сама соглашалась, что так будет лучше. И плела. Понимала, что чары опасны и разрушительны, но плела. Говорила себе, что смогу остановиться. Верила в это.

В какой момент все изменилось? Ведь эта деревня отнюдь не первая. Точнее не так. Она первая, которую я полностью сожгла. Но ведь были и другие... До нее.

Зарвавшийся мельник, посмевший установить цену, не согласованную с Иваром. Какое дело темному князю до проблем жалующихся крестьян? Плевать он хотел на них всех. Но дело в порядке. В том, что людей нужно держать не только страхом. Порой стоит показывать им, что хозяин не только жесток, но и заботлив. Если вовремя выполнять его команды... Тому мельнику я перерезала горло. И повесила на крыле его же мельницы. В назидание другим. Он провисел там неделю. К концу которой от тела мало что осталось. Урок был выучен... Но всегда находилось что-то еще.

Каждый раз я заходила чуть дальше. Пыталась остановиться. Но не могла. Тьма подчиняла меня себе. Границы переставали существовать. И да, тогда в какой-то мере я наслаждалась полученной свободой. Возможности безнаказанно творить все, что угодно. И какая разница, если поступки порой были ужасны? Тьма оправдывала все.

— Разве не я подарил тебе истинную свободу? — ласковый голос мужа ввинчивается в висок. Привычное глухое раздражение сдавливает грудь. Мы идем по пепелищу. Кое-где еще догорает пламя. Живых не осталось. Все, кто мог, уже сбежали. — Разве не я защищал тебя? Дал тебе новое положение и возможности?

— Думаешь, я скажу тебе спасибо?

Странно, но злости нет. Без нее непривычно. Раньше только она и помогала мне выжить. Темных нельзя ненавидеть. Ненависть делает их сильнее. И, не имея возможности ненавидеть его, я направляла злость на саму себя. На собственную слабость. Что не могу убить мужа. Что не могу обнаружить его уязвимое место. Что глупа и бездарна.

Порой мне казалось, что я говорю сама с собой. Когда я училась обходиться без зелья и сбегала в Гленж, чтобы справиться с приступами, сознание двоилось. В моих видениях внутренний голос обретал облик Лидии. Это она кричала на меня. Говорила, что я ни на что не годна. Что не справлюсь с заданием. Что все испортила. Наверное поэтому я так и не смогла наладить с ней отношения. Ведь темные не могут ненавидеть себя. Это противно самой природе Тьмы. А вот перенести нужные эмоции на кого-то другого. Представить, что ненависть к тебе питает некто близкий. Тот, кто действительно может ранить словом...

— Прости, мама... — я нашла выход из ситуации, но цена его оказалось слишком велика. — Ты ведь почувствовала... Не могла не почувствовать.

Связь матери и ребенка слишком сильна. Даже на большом расстоянии волшебницы чувствуют, что происходит с их детьми. Не каждую секунду и не любую мелочь, но общее состояние понять могут. Так же как я знаю, что Анджей жив и здоров. Лидия знала, что со мной происходит. Понимала. Вот почему ей было так больно.

— Мне не за что тебя прощать...

Оборачиваюсь. Мы на берегу моря. Того самого, что плескалось возле нашего дома. Под ногами песок. Солнце уже скрылось за деревьями. Небо потемнело. От воды веет прохладой. Летом она ощущается совсем иначе. Мать сидит на одеяле, одетая в длинный свитер свободной вязки. Смотрит на волны, накатывающие на берег. Где-то на горизонте заметны тучи. Ночью будет гроза...

— Садись, — волшебница хлопает ладонью рядом с собой. — Поговорим.

Устраиваюсь на одеяло и вытягиваю ноги. Зарываюсь пальцами в песок как когда-то в детстве.

— Я не злюсь на тебя, — Лидия рассматривает меня с улыбкой. — Ты сделала то, что должна была. Выжила. Убила князя. Да, ты совершала ужасные вещи. И мне было невероятно больно знать, что ты живешь в ненависти и уродуешь себя... Но не мне тебя судить.

Плеск волн вторит ее словам. Приносит успокоение. Я дышу знакомым воздухом, а пробудившиеся воспоминания ненадолго отступают.

— Я нашла того, кто убил тебя.

— Жаль...

— Почему?

— Ты снова убила. Значит, Тьмы стало больше.

— Я не могла оставить его в живых.

— Или не захотела?

Мы встречаемся взглядами. На лице матери нет осуждения или гнева. Боли. Смерть унесла ее тревоги. Осталась только... любовь. Теперь я могу понять это выражение, что не сознавала раньше. Она любила меня.

— Конечно, я люблю тебя. Как ты любишь своего сына. И желаю тебе только лучшего. Жаль, что не могу помочь...

— Ты и не должна помогать. Почему ты не уехала из города сразу после встречи со мной?

Лидия качает головой: