Мэри была одной из моих первых пациенток в карьере судебного психотерапевта. С клинической точки зрения ее история – это случай поджога и самоповреждения. Однако настоящий урок, который я извлекла, касался боли: как она может тянуться из детства и медленно разрастаться на протяжении всей жизни; что невозможно запрятать ее поглубже, хотя люди часто стараются сделать именно это; как она выходит на поверхность в моменты насилия, часто направленного внутрь, и во время обвинения себя вместо тех, кто действительно должен нести ответственность за произошедшее, но не делает этого. Во время работы с Мэри я впервые осознала связь между непроработанной болью и насилием – шокирующим, но неизбежным следствием чувства, которое должно выйти наружу вне зависимости от того, обращают на него внимание или нет. Мэри показала, что утрату можно запрятать очень глубоко, но при этом продолжать втайне ее оплакивать.

Выявить причины боли и помочь пациенту их понять – главная задача психотерапии. А для этого нужно разрушить стены, которые человек возвел вокруг себя для защиты. Этому меня тоже научила Мэри. Искусство судебной психотерапии состоит в том, чтобы стать союзником человека, который изначально может воспринимать вас как навязчивого противника, желающего подорвать его авторитет или вступающего в сговор с другими людьми, настроенными против пациента. Это особенно важно в контексте судебной медицины, где пациентками выступают женщины, привлеченные к уголовной ответственности. В той или иной мере подобное отношение проявляла каждая пациентка, с которой мне довелось поработать в качестве судебного психотерапевта. Однако случай Паулы показал, что я окажусь не готова к пациенту, паранойя и агрессия который являются не просто отдельными чертами характера, а составляют личность целиком.

За 30 лет мне довелось наблюдать, как пациенты на консультациях ведут себя странно, тревожно и вызывающе. Некоторые отчаянно пытаются скрыть воспоминания и эмоции, хотя задача терапии – вынести их на поверхность. Другие считают психотерапевта противником, которого нужно одолеть, и хватаются за возможность поменяться ролями, даже если воспринимают специалиста как возможный источник любви и понимания.

За все это время Паула оказалась единственной пациенткой, которая не хотела, чтобы я увидела ее лицо. На сессиях в течение нескольких недель она угрюмо сидела, спрятавшись за огромными темными очками и отказываясь их снимать. Очки – первый из многочисленных барьеров, которые эта вспыльчивая, травмированная и напуганная женщина стремилась воздвигнуть между собой и миром, где она видела презрение и насмешку в каждом слове, жесте и выражении лица. Я пыталась разглядеть личность пациентки и проблески зарождающихся отношений, но передо мной открывалась лишь темнота.

Из направления я узнала, сколько боли, гнева и агрессии скрывается за этим барьером. Опыт насилия в прошлом характерен для тех, кого направляют к судебному психологу. Однако, читая краткое описание положения вещей, я забеспокоилось сильнее обычного. Паула не просто страдала от насилия и проявляла его в течение жизни. Она вела себя агрессивно по отношению к медицинским работникам, которые пытались ей помочь, особенно если чувствовала, что они могут ее отвергнуть.

Я все еще жила в Мидлендсе и могла выбирать пациентов, с которыми планировала работать в качестве судебного психотерапевта. Традиционно работа с пациентками, которые были в меньшинстве и в целом не угрожали окружающим, считалась более сложной, чем с пациентами, которые совершили множество насильственных преступлений и составляли подавляющее большинство.

К судебному психотерапевту Паулу направила общественная группа психологической помощи: ее участники устали мириться со все более агрессивным поведением пациентки и посчитали ее слишком опасной для себя. А с ними, в свою очередь, связался напуганный терапевт, отчаянно нуждавшийся в помощи. На встречах с лечащим врачом она постоянно оскорбляла персонал клиники, так что в конце концов ей сказали, что больше не могут ее обслуживать. В ответ на это она взяла врача в заложники, вооружившись ножом. Позднее она вспоминала об этом случае смеясь. Пока Паулу выводили из клиники, она била стекла, пинала столы и срывала таблички с дверей. После того как первоначальные обвинения в причинении ущерба были сняты, Паула написала несколько писем врачу, где угрожала убийством. Ей предъявили обвинения по новой статье, которые включали угрозы убийством, и она признала себя виновной. Именно это привлекло к ней внимание сотрудников отделения судебной медицины и в конечном счете привело в клинику, где работала я: лечение было условием ее направления на пробацию.

Врач, оказавшийся в заложниках, физически не пострадал. Но позднее я узнала, что такая агрессия характерна для женщин, у которых уязвимость тесно переплетается с неуравновешенностью. Паула страдала от пограничного расстройства личности. Она не могла удержаться от того, чтобы не впадать в крайности. Я назвала их вулканом и пропастью: вспышки неистового гнева сменялись депрессивными эпизодами, которые приводили к изоляции, самокопанию и чувству отвращения к себе, из-за чего женщина была опустошена. Уверенная, вызывающая и агрессивная маска, которую она надевала, так хорошо скрывала глубоко укоренившиеся слабости – последствия жестокого обращения в детстве со стороны деспотичной матери и отца-алкоголика, который часто уходил из дома.

По всей видимости, мать Паулы страдала от послеродовой депрессии и относилась к дочери с долей презрения и жестокости, которая граничила с садизмом. Она винила Паулу (своего первенца) в том, что та прервала ее успешную карьеру танцовщицы. Весь гнев и отчаяние женщина сосредоточила на девочке, а другим детям дарила любовь. Отец Паулы в трезвом состоянии был любящим и внимательным, но под влиянием алкоголя становился жестоким: он набрасывался на нее и на мать. Поэтому девочка решила стать крайней, чтобы защитить сестер.

Из-за таких родителей Пауле часто приходилось одной присматривать за тремя сестричками или оставаться со взрослыми, которые совсем не подходили на роль нянек. Отсюда и постоянный страх девушки быть покинутой. С шести лет она подвергалась сексуализированному насилию со стороны одного из пожилых родственников. Это продолжалось до тех пор, пока ей не исполнилось 11. Он склонил Паулу к сексуальной связи, добиваясь ее молчания угрозами и подкупом. Девочка же принимала такое поведение за любовь. Насилие прекратилось только тогда, когда мужчина был арестован за растление другого ребенка, но родители Паулы никогда не спрашивали, не сделал ли он с ней то же самое, а она не рассказывала им из страха, что он выполнит свою угрозу и убьет ее. Ее подростковые годы можно описать как порочный круг агрессии, сексуальной распущенности, злоупотребления психоактивными веществами и, что стоит отметить отдельно, жестокости по отношению к животным в моменты отчаяния. Последнее казалось мне особенно удручающим, поскольку это свидетельствовало о садистских наклонностях и презрении к слабости. В 16 лет она познакомилась с мужчиной, за которого позднее вышла замуж, а в 18 забеременела и родила дочку.