– Что нашёл? – я подошла, подтянула джинсы и присела рядом, чувствуя, как перекатываются камушки под тонкой подошвой кроссовок.

– Её убили не здесь, – заключил наш спец, перебирая спутанные волосы девушки, которая выглядела как сломанная кукла. Молодая, даже слишком, вряд ли больше двадцати. Смерть всегда приходит слишком рано и слишком не вовремя, но почему-то именно гибель молодых вызывает особенную тоску. – Судя по расположению трупных пятен, на тропу её принесли уже мёртвой. А убили в другом месте. Видишь вот эти царапины?

И палец, обтянутый перчаткой, ткнул в кусок стёсанной кожи на плече.

– Угу.

– Когда она получила эти повреждения, её сердце уже не билось. Значит, тело передвигали. И не очень аккуратно, возможно, волокли. Или пару раз уронили.

– Девчонка вся покрыта какой-то жижей, и пованивает знатно. Её как будто в земле изваляли, – я шаркнула кроссовкой, – но почва сухая, дождей здесь не было минимум с неделю.

– Почти месяц, – вставил помощник шерифа. – Последний раз осадки были около трёх недель назад.

– Её где-то держали перед смертью, – сделала я уверенный вывод.

– Какой-нибудь подвал или землянка, где очень сыро, – поддержал меня напарник. – И она пыталась выбраться, что-то интенсивно скребла или царапала. Руки в ужасном состоянии.

– Когда она погибла?

– По степени трупного окоченения могу предположить, что убили её накануне вечером. Точнее скажут только эксперты. Сюда принесли, скорее всего, ночью. Почему бросили прямо на тропе – непонятно. То ли не донесли, что-то помешало, то ли, не планировали доносить.

– Куда логичней постараться спрятать труп, а не укладывать на виду, словно рождественский подарок. Остаётся главный вопрос: как она умерла?

– Сломали шею. Одним ударом. Вот так, – и парень продемонстрировал, как именно. Быстро, жестоко, неумолимо. И очень по-человечески.

– Серьёзно? Ты уверен? – переспросила я, потому что ожидала услышать совсем иной вердикт. Видимые смертельные повреждения на жертве отсутствовали, а потому я, едва увидев труп, решила, что здесь постарались вампиры.

После Великого дня Откровения, когда монстры выбрались из своих нор и открыто заявили миру о своём существовании, в Билль о правах внесли двадцать восьмую поправку, уравняв в правах людей и не людей. Но это не помогло. Противостояние между людьми и полусветами, которое раньше происходило во тьме, в безлюдных переулках, на пустынных улицах и в неблагополучных районах, не прекратилось, а вышло на новый уровень. Просто теперь всё делалось в обстановке пугающей открытости. Обе стороны нарушали установленные законы, которых стало больше, но от этого они не начали работать лучше. Единственное, что изменилось – подключились медиа.

Пресса стала активно мифологизировать и демонизировать всех участников образовавшегося масштабного социального конфликта, самостоятельно решая кому в новый день быть героем, а кому злодеем. Выбирали журналисты спонтанно и абсолютно непредсказуемо, но вне зависимости от новостного повода очень радостно. Ещё бы, ведь с тех пор, как восемь лет назад монстры громогласно подтвердили, что они есть, у СМИ появился неиссякаемый источник новостей. И вертели они этим источником, как хотели. Иногда казалось, что тема новостных сводок и контекст освещения событий зависели не от фактов и доказательств, а от настроения редакторов, которые лишь наслаждались тем информационным шумом, который сами же и порождали.

Конечно, такой подход лишь усугублял непростую ситуацию, не способствуя налаживанию отношений. Нам, тем, кто стоял на страже интересов людей, трудно было всегда и со всеми, но больше всего проблем доставляли вампиры. Их было банально больше, они были организованы, но при этом не отличались склонностью к оседлой жизни, не заводили семьи, не покупали дома, не становились на учёт и не обращались за помощью. Но главное – они не признавали власть правительства и его исполнительных органов, подчиняясь исключительно собственной строгой иерархической системе, с верхушкой которой так и не получилось нормально договориться. Всё, чего смогли добиться Сенат и члены Конгресса – подписание закона об уголовном наказании за насильственное обращение человека в вампира. Закон приравнял данное деяние к убийству и давал право нам, маршалам, уничтожать такого вампира на месте. С одним уточнением: если есть доказательство вины конкретного вампира, которое чаще всего строилось на показаниях самой жертвы и иногда на показаниях свидетелей. А вот здесь начиналось самое интересное. Как доказать насильственное обращение, если после этого самого обращения жертва практически всегда становилась на сторону преступника, и вдвоем они устраняли всех свидетелей, если таковые по случайности находились?

Приходилось по крупицам собирать информацию, следить за подозреваемыми, за самой жертвой. Порой процесс растягивался на месяцы. А с учётом того, что один вампир способен за сутки обратить или убить до сотни человек, очень часто эта медлительность оборачивалась огромными жертвами в том числе и среди маршалов.

Ситуация с выходящими из-под контроля и не желающими адаптироваться вампирами ухудшалась много лет, а в последние три года характеризовалась как стабильно плохая. Во всеуслышание, конечно, об этом никто не заявлял, но те, кому надо знали: очень скоро вампиров, чья популяция неудержимо росла, придётся истреблять без суда и следствия. И первым сигналом к этому стала бойня на ферме в Вудстоке, случившаяся полгода назад. Гора иссушенных человеческих тел, обожравшиеся до опьянения вампиры и пятеро маршалов, которые погибли во время штурма захваченного дома. Увиденное всеми нами в ту ночь было настолько жутким, что семеро из нулевой группы подали в отставку едва наступило утро.