Шрифт:
Девушка не могла не удивиться, когда увидела, что Нейдгардт встал и поклонился ей - это полковник-то, адъютант главнокомандующего, кланяется юнкеру!
– Но вы должны оставить ваше оружие здесь, - добавил Каховский.
Девушка сделала движение испуга.
– Не бойтесь, господин Дуров...
– Ваше превосходительство!
– жалобно заговорила странная девушка.
– Повторяю вам - не пугайтесь: я не арестую вас, я только соблюдаю форму, - с улыбкой сказал Каховский.
– Генерал... я не заслужил, чтоб... Она не могла говорить от волнения.
– Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек... Вы большего заслужили, чем это... Я лично был свидетелем вашей храбрости и могу сказать - не в обиду вам - безумной. Я тогда же, помните, намылил вам голову. Потом, обратись к Нейдгардту, прибавил: - Вообразите, полковник, этот юноша (на "этом юноше" генерал сделал очень подозрительное ударение) - этот юноша, в битве при Гудштадте, во время жарчайшей схватки бросается на кучу французов и отбивает у них пленного почти, раненого русского офицера. Эта безумная дерзость юноши до того поразила французов, что они растерялись и ускакали. А этот молодец отдает свою лошадь раненому. А потом еще лучше: перехватывает где-то, под самым огнем неприятеля, раненого улана и возится с ним как нянька... Так, сударь, могуг поступать только дети, - закончил он, обращаясь уже к Дуровой.
– А теперь - счастливого пути.
– Но мое оружие, генерал...
– Об оружии - после, а теперь исполняйте приказание начальства.
Нейдгардт встал и простился с генералом.
– Так вы со мной?
– обратился он к недоумевающей девушке.
– Как прикажете... я сейчас...
Она никак не могла отстегнуть саблю - руки ходенем ходили.
– Я помогу вам, - сказал Нейдгардт, нагибаясь, чтоб отстегнуть крючок.
"Полковник помогает юнкеру... солдату... Да, Греков прав - там что-то знают... догадываются", - мелькнуло в голове странного юнкера.
Они вышли. С обеих сторон чувствовалась неловкость.
– Вы, вероятно, желаете приготовиться к дороге?
– сказал Нейдгардт нерешительно.
– Мы сейчас едем.
– Да, полковник, я должен зайти к себе - распорядиться насчет коня...
– О коне не беспокойтесь - его будут беречь впредь до распоряжения. А вы о себе подумайте.
– Разве меня навсегда увозят отсюда?
– с испугом спросила девушка.
– Не знаю... Мне не дано на этот счет приказаний... Но лучше приготовьтесь... к дороге, конечно.
– К дальней, полковник?
– Может быть... на зсякий случай... Через четверть часа мой экипаж будет у ворот вашей квартиры... До свиданья.
Он ушел. Она стояла в нерешительности, точно забыла, где ее квартира. Словно весь свет перевернулся. Это все тот же Полоцк - да не тот: не то освещенье, не то дома, не те выраженья на лицах у людей... Что это чувство разлуки?.. Точно разом все это становится чужим - и так скоро, мгновенно! Ухо словно так, как смотришь на мертвого: вчера он смотрел, разговаривал, понимал, а сегодня - он точно чужой всем, и все ему чужие... Он точно ушел куда-то, ушел навеки, хоть оп лежит тут... Так и Полоцк разом ушел - и та роща ушла, что вчера была так зелена и тиха, что вынудила его говорить... И то местечко ушло, где сидели они... Ушли и следы его колен на песке... и он ушел...
– Ах, панич, где ваша сабля?
– пищит Срулик. Тут только она опомнилась - увидела, что она уже на квартире у себя. Быстро дрожащими руками уложив свой немудреный походный багаж.. девушка вынесла его на крыльцо и бросилась в сарай к своему Алкиду. Конь, не видавший ее с утра, радостно заржал и как собака стал тереться головой о ее плечо. А она, обхватив его шею, крепко сжала.
– Прощай, Алкидушка, прощай, мой милый!
– шептала она.
Евреята окружили эту группу и стояли с разинутыми ртами... Умные глаза коня говорили, что он что-то понимает...
У ворот послышался стук экипажа, и во двор вошел Нейдгардт... Из сарая вышла Дурова, окруженная еврея-тами, а за ними вышел и Алкид - он оборвал недоуздок и следовал за своей госпожой... Дурова как-то отчаянно махнула ему рукой...
– Ради Бога, Салазкин, возьми его, береги, корми его получше... давай ему соли чаще, - быстро говорила она, обращаясь к подошедшему улану.
Нейдгардт, видимо, был тронут этой трогательной привязанностью к коню.
– О нем не беспокойтесь: его сберегут вам, - успокаивал он.
Но Алкид был не промах - он сразу понял, в чем суть: не давшись в руки Салазкину, он все лез к своей госпоже, так что та не устояла: она снова бросилась к нему и обняла его шею.
– Прощай-прощай, мой милый!
Но, едва она вместе с Нейдгардтом вошла в коляску и тройка тронулась, как Алкид, повалив Салазкина, бросился за экипажем, твердо, по-видимому, решившись поставить на своем. Пришлось остановить коляску и прибегнуть к насилию. Нейдгард очень смеялся, а Дурова чуть не плакала. Но делать было нечего: сошлись несколько улан, притащили крепкий аркан с петлею, и избалованный конь только тогда всунул голову в эту петлю, когда она преподнесена ему была руками его любимицы... Уланы с трудом удержали его, когда коляска двинулась в путь.