Забежав к себе в избенку, чтобы взять фуражку и подвязать саблю, Дурова растерянно упала на колени, но не знала, о чем молиться... "Папа! папа! помолись ты обо мне".

Через минуту она вышла бледная, но старалась казаться покойною. Греков нетерпеливо ждал ее.

– Пойдемте, - сказал он, - время не терпит... Для вас оно особенно дорого.

– Ради Бога! что же такое? Скажите!

Они уже были на улице, где беспрестанно попадались солдаты - кто вел лошадь на водопой или с водопоя, кто нес сено, кто просто почесывался на солнце от нечего делать. Там играли в свайку, и один ловкий игрок вызывал всеобщие восторги солдатиков: всякий раз свайка попадала в кольцо и уходила в землю по самую головку.

Тут и гусар Пилипенко с своей неразлучной Жучкой.

Собачонка, совсем оправившаяся от раны, стоит перед Пилипенком на задних лапках, с кусочком булки на носу. Много бедной Жучке нужно усилий и ловкости, чтобы держаться прямо и не уронить драгоценного куска. Она не сводит глаз с своего повелителя, а у Пияипенко на лице восторг и нежность.

– Аз, буки, веди, глагол, добро... есть!
– говорит он быстро, и кусок искусно переходит в рот Жучке.

Собачка опять поднимается на лапки. Пилипенко опять кладет ей на нос кусочек хлеба.

– Слушать команды!
– Аз - буки - веди - глаголь - добро - живети земля - иже - и - како - люди - мыслете...

А бедная собачонка ждет, дрожит - когда же будет это проклятое "есть", когда можно сглотнуть кусочек... куда оно запропастилось... не пропустила ли она его, не обслушалась ли... А Пилипенко продолжает:

– Наш - он - покой - рцы - слово - твердо...

– Говорите же, не мучьте меня!
– умоляет Дурова, когда они отошли на порядочное расстояние от солдат...

– В штаб главнокомандующего получена бумага насчет вас, - отвечал Греков тихо.

– Насчет меня!.. От кого же?.. От отца?

– Нет, по высочайшему повелению - от государя...

– Государь...

Девушка остановилась. Она не могла продолжать, не могла и идти дальше: у нее дрожали ноги.

– Государь требует вас в Петербург... желает видеть вас...

– Меня видеть... как же это?.. за что? я...

– Это неслыханная честь... Юнкера требуют на глаза государя... Разве мало юнкеров?

Греков замялся. Он хотел видеть глаза своего собеседника, но они упорно глядели в землю.

– Послушайте... Дуров... простите меня... я не из простого любопытства... Вы скрываете какую-то тайну... Вы не то, за что себя выдаете... Еще в прошлом году, когда вы только пристали к нашему полку, мне что-то подсказало, что вы... что в вас кроется что-то особенное... Потом, в дороге, - там, на Медведице, в Даниловке, когда вы, после охоты, уснули на траве и во сне бредили - я тогда разбудил вас - вы еще змею после того брали руками... А тут, во время кампании... Я все время следил за вами... Но, ради Христа, не подумайте, что это было пошлое, грубое любопытство... Нет, я... я боялся за вас... Мне казалось, что если с вами что случится, так это - как вам сказать?
– я не знаю, не умею сказать... я простой казак, не умею говорить... но мне казалось, что если бы что с вами случилось, то это было бы святотатство... ну, понимаете, грех, большой грех всем нам... Он остановился, Дурова взяла его за руку.

– Благодарю вас, Греков, - сказала она чуть слышно: - я сам видел, что вы благородный человек.

– Но в вас была не одна тайна, а - как вам сказать?
– точно две тайны... Их вам тяжело было носить в себе...

– Нет...

– Не говорите, Дуров! Вы были слишком одиноки... вы чуждались и общества офицеров, и общества солдат... Вы постоянно что-то прятали в себе и себя прятали... А это тяжело - это какие-то кандалы на душе...

– Нет, нет! я не был одинок...

– Что ж! старый Пудыч, который ворчал на вас?.. Алкид?

– Да, Алкид... Это мой друг, друг моего детства, подарок отца...

– Но, Боже мой! не говорите этого... Конь - друг, собака - друг... А люди?

– Да вот вы всегда были добры ко мне... как брат... Она остановилась и почувствовала, что краснеет... но в то время ей почему-то стало страшно и холодно... "Петербург... государь... они узнали..."

– А теперь вы уедете... может быть, не воротитесь... мы никогда больше не увидимся, - говорил как-то растерянно молодой казак, чувствуя, что его что-то душит за горло - голос обрывается...

– Не говорите этого... Разве государь... Что ж я сделал! (И она чувствовала, что голос ее обрывается.)

Оглянувшись, она увидала, что Греков, припав головой к стволу сосны, как будто плакал. Плечи его вздрагивали. Девушке стало жаль его.

– Ради Бога! что с вами?

Он не отвечал: он действительно плакал.

– Греков... друг мой... (Она положила руку на его плечо - плечо билось под ее рукою...) О чем вы плачете?

Молодой казак поднял голову, сдерживая слезы, и взял девушку за руку.