Сидя на кровати, она что-то вспомнила и потянулась за саблей.

– Я уж и не помню, когда видала себя в зеркале, - прошептала она.

Вынув саблю из ножен, она стала глядеться в блестящий, гладко отполированный клинок ее.

– Вот мое девическое зеркало... (Это сказалась женщина в улане.) Какая дурнушка...

Вложив саблю в ножны, она встала с кровати и начала одеваться. Если бы Пудыч видел, как она неловко надевала на себя рейтузы, как не по-улански подымала ноги, с каким трудом натягивала узкие штанины, он непременно сказал бы с негодованием: "Ишь вон как у юн-карей дворянчиков бедры-то от манной каши распучило - рейтузы не лезут..."

Только уже надев солдатский мундир и застегнув его на верхние пуговицы, девушка вышла в сени, чтобы умыться. Евреята окружили ее и стали рассказывать, как сегодня они давали Алкиду моркови и репы и как он у маленького Сруля сам вырвал кусок хлеба с маслом и съел.

Умывшись из висевшего на крыльце глиняного рукомойника с горлышком и утершись полотенцем - это полотенце так памятно ей... оно вышито горничной Натальей и подарено ей на именины, в приданое... "Этим полотенцем, барышня, вы тогда утретесь в первый раз, когда к венцу вас будут одевать... муж любить будет..." - девушка прямо направилась в сарай, где стоял ее Алкид. При виде хозяйки лошадь радостно заржала и умными, веселыми глазами смотрела на свою повелительницу.

– Здравствуй, Алкидушка.

Лошадь опять отвечает тихим ржанием. Девушка гладит ее шею, ласково треплет за уши, поправляет чуб, свесившийся на лоб между ушами. Алкид, увидев на плече улана непривычное украшение - шитое цветными нитками полотенце, - сдергивает его зубами.

– Ах ты, разбойник! Зачем сорвал полотенце?.. Отдай его...

Алкид не отдает, крепко держит в зубах - шалит. В сарай вбегают евреята с деревянной миской, в которой дымится только что сваренный картофель. Аклиду захотелось картофелю, и он выпускает изо рта полотенце. Но этот картофель не для Алкида, а для самого пани-ча - на завтрак ему мама прислала.

– Ты уж завтракал... репу и хлеб с маслом, - говорит обиженный Срулик.

Панич тут же в сарае садится на опрокинутую кадку и ест "картофель в мундире", очищая его руками, а маленький Срулик держит солонку, куда панич и макает картофелем. Алкид, перебалованный конь, подходит к миске, нюхает картофель и фыркает.

– А! горячо - не суйся...

На дворе послышался топот конских копыт и бряцанье сабли. Алкид насторожил уши и вытянул свою гибкую шею, чтобы рассмо7реть - каких ему товарищей Бог послал.

У Дурова почему-то стукнуло сердце. Мысль ее разом и заодно с сердцем мгновенно успела сообразить, что это посещение не ординарное: не так стучат копыта, не так стучит ее сердце... А оно отгадчивое, чуткое... Она выглянула из сарая, и в одно мгновение лицо ее залила краска: она узнала Грекова и при этом разом и обрадовалась его приезду и испугалась, шибко испугалась. Но, увидав лицо приезжего, усталое и грустное, она уже окончательно почувствовала, что ею овладел бесконечный страх.

Зато у Грекова при виде ее по лицу пробежало радостное, но такое мимолетное выражение, что только глаза матери или глаза любящей женщины могли уловить это что-то неуловимо..!.

– Здравствуйте, Дуров, - сказал он, протягивая ей РУку.

– Здравствуйте, - застенчиво отвечала девушка, которая чувствовала, что Греков в первый раз как-то особенно пожал ей руку, а она в первый раз почувствовала при виде его девическую стыдливость и смущение.

– Як вам по делу... (Греков сделал ударение на вам.)

– Ко мне? а не по службе?

– Нет, только к вам... и по важному делу.

"Он знает, кто я", - промелькнуло в уме девушки: по его лицу, по глазам она это узнала, она ощутила это, между тем как прежде не ощущала...

Евреята окружили их и заглядывали в глаза то тому, то другому. Избалованный Алкид тоже старался было выбраться из сарая к дорогим гостям, да недоуздок придерживал, а хотелось бы обнюхать земляков...

Греков хотел что-то сказать, но посмотрел на евреят и остановился. Дуровой женское сердце подсказало, что евреята тут лишние.

– Дети, - сказала она, - позовите сейчас же Салаз-кина взять лошадей у офицера.

Евреята побежали, оставив Дурову и приезжего вдвоем. Девушка испуганно ждала...

– Нам надо поговорить по секрету - не здесь, где-нибудь в другом месте... Дело очень важное, - скороговоркою проговорил Греков.
– Куда бы?

– Можно в рощу, к реке...

В это время в воротах показался улан с вязанкой сена.

– Возьми, братец, хорошенько выводи коней... С Витебска они не отдыхали и не ели, - ты кавалерист, знаешь, что надо, - сказал Греков пришедшему улану.

– Слушаю, ваше благородие, - отвечал улан.

– Да смотри не напои...

– Как можно! али впервой!