В сенях слышатся шаги, бряцанье шпор. Дурова прячет дневник и берет в руки книгу.

– Дома, ваше благородие, - отвечает денщик.

В дверях показывается невысокого роста, коренастый, загорелый и, остановившись на пороге, декламирует с самым комичным выражением в лице и голосе:

Бурцев ера, забияка, Собутыльник дорогой, Ради дома и арака Посети домишко мой...

– Вот я и посетил, хоть ты и не звал меня... Здравствуй, Александрушка!

– Здравствуй, Бурцев... Добро пожаловать.

– А ты все монахом - за святцами?

– Да, читаю Карамзина.

Вошедший был тип беззаботного кутилы-гусара в мире и отчаянного рубаки на войне. Все на нем сидело и глядело как-то небрежно-ухарски. Даже серые, небольшие, разделенные красноватым носом, как ширмами, глаза как-то словно небрежно смеялись над всем, что. бы ни видели - слезы, радость, горе, смерть, друга, врага, начальника или подчиненного... Это был Бурцез, друг Дениса Давыдова и наставник его "по части романической", то есть по части выпивки рому.

– Что нового?
– спросила Дурова, пожимая руку пришедшему.

– Да много, Александруша, нового: от Дениски письмо получил преболыпущее.

– Да?
– с затаенным страхом спрашивает его.
– Ну и что ж?

– Пишет, как Свеаборг брали - сей северный Гибралтар... И знаешь, он пишет, кто вступил в союз со шведами?

– Англичане?

– Нет, Александруша, не угадаешь... Дениска пишет, что самыми сильными легионами шведскими оказались наши провиантские чиновники.

– Ну, это как и в войну с Наполеоном.

– Хуже, Александруша. Дениска пишет, что почти во всяком мешке вместо муки они находили либо мусор, либо опилки... Да еще какие подлецы: как стали их ловить на этом, так они, дьяволы, ухитрились вот как увертываться: как только куда назначут обоз с провиантом, так они, провиантские-то Геростраты наши, и подсылают к шведам своих лазутчиков предуведомить, что там-де и там пойдут обозы с провиантом - не зевайте-де... Ну, шведы и не зевают... А мы остаемся без хлеба, без сухаря. Дениска пишет, что только грибами и живет солдат, а вместо хлеба парят в котлах шведскую рожь да ячмень - ну, и кушают аки кашицу.

– А пишет, кто ранен из наших, кто убит?
– чуть слышно спрашивает Дурова.

– Особого ничего не пишет... Хвалит Каменского да Кульнева - только на них, говорит, и выезжаем.

Дуровой еще хочется что-то спросить, но она молчит.

– А ведь я, Александруша, по делу к тебе, - продолжает Бурцев, которому не сидится на месте.
– Я хочу тебя, брат, похитить.

– Куда? на охоту опять?

– Нет, брат... Да оно, пожалуй, Александруша, на охоту, да только на красного зверя - на красную девицу... К Кульневым махнем.

– Мне что-то не хочется, - немножко тревожно отвечает Дурова.

– Э! дудки, Александруша: тебе не хочется, а мне хочется...

– Ну и поезжай один.

– Нет, шалишь, Александруша, - это не по-товарищески, не по-гусарски. Да без тебя мне и нельзя.

– Отчего же?

– Да оттого, брат, что богиня эта, Диана прелестная, прошлый раз мне прямо сказала: "Без Александру-ши и глаз ие кажите к нам".

Дурова заметно покраснела.

– Вот вздор какой! все это ты сам сочиняешь, - сказала она смущенно.

– Убей меня Бог бутылкой рому! чтобы мне на том свете водки не видать!
– сама богиня так сказала.

Дурова знала, что он не лгал; но это тем более приводило ее в смущение. Еще с зимы она стала замечать, что в семье Кульневых, которых поместье было верстах в пятнадцати от Полоцка и которые наезжали иногда в Полоцк, младшая дочь, молоденькая, прелестная шестнадцатилетняя девочка, принимая ее за мужчину, оказывала ей такое недвусмысленное, хотя наивное внимание, что положение гусара с женскими прелестями становилось час от часу щекотливее. Дурова видела, что девочка ищет взаимности, тоскует... Надо было бы положить конец этому, но как? Ни холодность, ни видимое желание избежать с нею встречи - ничто не помогало. Оставалось одно - или грубо оттолкнуть от себя доброе, милое, наивное существо, или открыть все... Дурова решилась на носледнее.

– А! брат, увлек девочку, а теперь и на понятный, - говорит между тем Бурцев, которому просто хотелось ехать к Кульневым самому, потому что он был неравнодушен к старшей сестре "богини".
– Так, Александру-ша, хорошие гусары не делают... это свинство... Ну, коли грех вышел - пожалуй, немножко там, утешь...

– Не говори этого, Бурцев... Как честный человек говорю, я постоянно набегал ее.

– А вот не избежал: бедная девочка сохнет, этакая цыпочка... а ты, Александруша, бессердечная скотина, вот что я тебе скажу.