– А Бек? – спросил рабби.

Магнусон рассмеялся.

– Я женился на ней. У Маркуса Бека была только одна дочь, София. Мы росли вместе, и нас в какой-то степени предназначали друг для друга. Обычно из таких договоров ничего не выходит, но в нашем случае это сработало.

– А у вас есть дети, мистер Магнусон?

– Да, дочь. – И продолжил с явной гордостью в голосе: – Она закончила Брин-Мар со степенью magna cum laude, а затем поступила в Лондонскую школу экономики, где написала дипломную работу в области политологии. Она интересуется политикой.

Рабби улыбнулся.

– Почему-то у меня сложилось впечатление, что вы одобряете её.

Магнусон просиял.

– Софи и я – мы только ей и живём.

– Она хоть сколько-нибудь интересуется храмом?

Магнусон покачал головой.

– Нынешней молодёжи это и в голову не приходит. Конечно, в детстве она посещала воскресную школу, но не думаю, что та сильно на неё повлияла, хотя Лора очень любила свою бабушку Бек, а Беки соблюдали традиции несколько строже, чем мы. Моя свекровь не пользовалась отдельной посудой для мясного и молочного. Её нельзя было причислить к фанатикам. Да и её кухарку это не беспокоило. Но когда мы обедали у Беков, на столе никогда не стояло масло, если подавали мясо. Впрочем, если Лора сидела рядом с нами, она вечно требовала, чтобы с мясом ей давали стакан молока. Не совсем то, чему её учили, и София по этому поводу её поддразнивала. – Он застенчиво улыбнулся, осознав, что рабби может показаться странным его отношение к правилам еды. Чтобы сменить тему, он спросил: – А у вас, рабби, у вас есть дети?

– Двое. Джонатон в следующем году поступит в колледж, а Хепсиба – в старшую школу [60] .

– Бывает, что они треплют вам нервы?

– Конечно. Дети для того и существуют.

– То есть?

– Шучу, конечно. – Рабби усмехнулся. – Тем не менее, я не думаю, что каждый холостяк, каждая старая дева, а также любая бездетная пара расстраиваются из-за отсутствующей пуговицы на рубашке, грязной пепельницы или чего-нибудь в этом роде в той же степени, как и я, когда кто-то из детей заболевает. Я считаю, что имеется определённое количество беспокойства и неприятностей, которые всем необходимо вынести, и если это не связано с чем-то разумным, вроде больного ребёнка, то окажется каким-то глупым и тривиальным. Я подозреваю, что дети воспитывают в нас чувство меры.

– И чем же они вам докучают?

– О, ничего серьёзного. Хепсиба в том возрасте, когда чрезвычайно важно прислушиваться к мнению сверстников: что надеть, чем заниматься... Но по этому поводу голова болит в основном у матери. Что касается Джонатона, он раздумывает о будущей карьере. В прошлом году хотел стать профессиональным бейсболистом…

– А он хорош? Я мог бы помочь ему. Вы знаете, у меня есть бейсбольный клуб.

Рабби улыбнулся.

– Поздно. В этом году последнее, что я слышал – он хочет стать нейрохирургом.

Магнусон улыбнулся.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Но вы не направляете его? Не указываете сторону, куда он должен идти?

Рабби покачал головой.

– Мудрецы утверждали, что у отца имеется четыре обязанности перед сыном: обрезать его, учить Торе, обучить ремеслу и женить его. Конечно, первую я выполнил, а остальные три толковал свободно. Я включаю гуманитарное образование в положение о Торе, а профессию расцениваю как возможную замену торговле [61] . Что касается того, чтобы найти ему жену, я сомневаюсь, что его это устроит.

– Но при выборе профессии вы не попытаетесь повлиять на него? Хотели бы, чтобы он ста рабби?

– Только если он сам пожелает. В наши дни не так-то легко приказывать детям.

– Возможно, вы и правы, рабби, но я не прекращу попыток. Я считаю себя авторитарным. И теперь, когда храм – моё дитя, я намерен руководить им.

– А как именно вы планируете руководить храмом? – спросил рабби.

– Я собираюсь сделать его как лучшим местом для работы, так и лучшим местом для богослужения. Далее, я хотел бы привлечь к этому большинство наших людей. Я хотел бы видеть каждого членом еврейской общины.

– С этим никто не поспорит, – с лёгкостью согласился рабби.

– И я не терплю ссор в любой организации, которой управляю [62] . – Магнусон улыбнулся. Это была дружеская улыбка, но рабби почувствовал и в заявлении, и в улыбке намёк. Вызов? Или предупреждение?

Печатник заменил очки на другую пару, вытащив её из ячейки на столе с выдвижной крышкой, и осмотрел лист бумаги, предложенный ему Тони Д’Анджело. Вверху бросалась в глаза надпись заглавными буквами: КОМИТЕТ ОБЕСПОКОЕННЫХ ГРАЖДАН. Чуть ниже прикрепили снимок, сделанный на банкете. Под каждым человеком, изображённым на фотографии, были написаны имя и краткое обвинение – «Грандиозная Кража», «Нападение С Целью Убийства» или «Заговор С Целью Мошенничества». И только один фигурант снимка остался безымянным и избежал обвинений.

Печатник кивнул сам себе и поднял глаза.

– Ты всё ещё работаешь на Мориарти? – спросил он.

– На Большую шишку? Я чертовски уверен, что уж точно не буду работать против него, – добродушно отозвался Тони.

– Что ты хочешь?

– Хочу, чтобы это напечатали на одном листе бумаги. На чём-нибудь таком, что можно сложить один раз и положить в конверт. – Он оглянулся на пыльные полки и, обнаружив кучу печатных форм, взял одну. – Что-то вроде этого. Примерно такого размера, но хорошего качества. Понимаешь, мы не хотим, чтобы это выглядело дёшево. И заголовок – «ОБЕСПОКОЕННЫЕ ГРАЖДАНЕ» – в правом верхнем углу. Ясно?