Я была удивлена, что император дал мне чуть-чуть воздуха, буквально один глоток. И это чувство свободы окрылило меня. Последнюю неделю я совсем не чувствовала давление с чьей-либо стороны, и даже с ЕГО, и сама мысль о жизни по указке, о так называемом «пруде», теперь претила мне. Я могла думать только о свободе и море.

В этот день я встала пораньше. Меня разбудили первые лучи солнца. Рассвет на корабле пропустить было невозможно. Впервые за время путешествия я решила встретить новый день, а не проводить его. Я укуталась покрепче, так как уже начинало холодать, и поднялась на палубу.

Здесь работа ужи кипела во всю. Все члены команды были чем-то заняты. Капитан с императором решали какие-то вопросы. Дэймонд же был посвящен самому себе. Он сделал максимум по укреплению охраны, но мы больше не подвергались никаким атакам. Так что его работа стала номинальной. А вот вклад Милоша все также был ценен. Он и другие матросы с утра до ночи были заняты. Я не понимала такой тяжелый физический труд, спрашивала его о дальнейших планах, но тот был непреклонен. Друга тянуло в море, и никакая работа не пугала.

Я села на свое излюбленное место, где для меня уже давно поставили стул, кое-как найденный на судне. Обычно никто не церемонился и мог сесть где угодно. Но смотреть на закаты все же нужно с удобством.

Солнце сбегало из ночного плена, а мои переживания прятались за ослепляющим светом. Эта процедура успокаивала меня, я забывала обо всем на свете. И только император, постоянно маячивший перед глазами, был напоминанием о предстоящих трудностях.

Но в этот раз я не отмахивалась от него, а наоборот стала наблюдать. Движения императора были резкими, быстрыми. Этот человек не привык ждать и знал о вечной победе. Но также его жесты были наполнены силой. Вся его фигура излучала уверенность. Люди вокруг него чувствовали это, и часто эта энергия отталкивала. Но человек не мог отойти, так как боялся последствий. И лишь получше узнав императора, можно было разговаривать с ним без страха. Или же это позволялось только мне?

Дэймонд при разговоре с правителем держался прямо. Его спина была сродни высокой несгибаемой сосны. Но в то же время от герцога исходила не очень хорошо скрываемая ненависть. Он прятал ее за уважением и неким подхалимством. Но думаю, никто ему не верил, даже он сам.

Капитан боялся Арчибальда. Он скрывал это за неуважением и насмехательством, но только за спиной. В лицо он не то чтобы боялся, он даже не смотрел. Все его шуточки над императором оставались только среди доверенных лиц, куда входили все, кроме правителя и генерала.

Ведь Дэймонд доказывал свою верность доносами. Это не делало ему чести, но было необходимым обстоятельством в жизни правителя. Наблюдательность и болтливость герцога устранили множество измен и переворотов. Власть была непрочной, и только верность герцога и опыт императора сохранили ее. Теперь еще к этому добавилась моя «жалость». Именно ее я назвала причиной своей помощи.

В любом случае, проанализировав, я поняла, что только мне было позволено открыто вести себя в присутствии императора. Тот же только при мне мог быть чуть менее циничным, чем он есть на самом деле.

Мои мысли были прерваны, когда кто-то коснулся моих открытых плеч. Плед слетел, а я, засыпав, не заметила этого.

— Ты замерзла. — сказал Дэймонд, накрывая меня свои черным плащом, который он почти никогда не снимал, да, наверное, только два раза он был не в нем. Сейчас, и когда я застала его в том борделе с Софией.

Плащ придавал Дэймонду брутальности, за ним же скрывались герцогские замашки и интеллигентная одежда. Я так и не разгадала его характер. Единственное, что я знала наверняка, что он был глубоко несчастен. С тех самых пор, как полюбил немеркантильную женщину, которую он не смог даже купить. Она мотивировала его. Он стал богатым, не думал ни о ком, кроме нее. Но этим же она и перекрыла ему дыхание. Он жил только рядом с ней. Настоящее было поставлено на паузу.

Каким-то чудом он полюбил меня. Но и тут произошла ошибка. Теперь он существовал только для меня. И я его полюбила. Но у нас есть одно отличие. Я умею выбирать себя.

Я долго размышляла о Дэймонде. Он воспринял мою задумчивость как покорность и обнял.

Я же находилась в самом прекрасном моменте своей жизни. Яркие лучи рассветного солнца тепло касались моей кожи, мурашки бегали по ней, щекотали мое лицо, шею, руки. Горячее дыхание запретного и любимого мужчины обдувало мои губы. Я чувствовала себя закрытой от всего мира. Эта секунда была олицетворением нежности. Я была пропитана запахом хвои и моря. Я дышала чужим дыханьем, жила чужой любовью.

Когда ждать стало невыносимо, я сама потянулась к губам моего дьявола искусителя. Я навсегда запомню это как самый нежный и самый болезненный свой поцелуй. Больше я никогда не испытаю такой смеси чувств и желаний, и больше никогда тепло не будет разливаться по моим венам.

Пару аккуратных движений и одно крепкое объятие — все, что нам было позволено. И, кажется, Дэймонд тоже это понимал. Но у него хватало сил бороться. Его вера в любовь и людей еще не умерла. Его сердце было очень сильным, раз оно смогло пронести наивность и доброту сквозь столько испытаний. Я же пала под действием одиночества и предательств. Теперь я больше не верю людям. Я злая и одинокая. И потеряла веру в чудо и надежду. Это самое больное сочетание. Его ничем не вылечить.