И на этом отрубился окончательно.

Я сидел на берегу озерца. Вытянутой формой с моей стороны оно напоминало чуть прищуренный глаз. Слева за ним тянулась болотистая низина, справа — поле с какими-то посадками. Напротив меня почти от самой воды начинались кусты, отступавшие назад и превращавшиеся в настоящий густой хвойный лес. Такой же стоял и за моей спиной, начинаясь у самого края озера, нависая над ним. В зеркале воды отражались далёкие белые кучевые облака, наползавшие с Запада. Кажется, собирался дождь — не было ожидаемых возле водоёма, тем более под деревьями, комаров. И не холодно было, будто май стоял.

Я спиной и затылком чувствовал взгляд из леса. Внимательный, напряжённый, но не злой и не напуганный. Словно кто-то пытался понять, что это за гость к нему пожаловал? С какой целью? В чём был смысл этого визита?

Крутившиеся в голове фразы будто пытались натолкнуть меня на что-то, дать ответ, но я, как водится, начисто игнорировал даже собственные мысли. Но только до поры. До той, пока ответ не вспыхнул в голове факелом.

— Поздорову, батюшка Гостомысл! Дозволишь ли зайти в твой лес без зла и угрозы? — вырвались слова, пролетев над озером. Оглядываться почему-то не хотелось.

Ветер совершенно неожиданно подул со спины, со стороны дремучего леса, а не от озера. На воду полетели пожухлые жёлтые травинки, несколько листов и иголок с деревьев. С продолговато-вытянутой стрелки рогоза упал большой зелёный клоп и механически зашевелил лапками, будто заводной, держась не поверхности. Но ветер был тёплым, как дыхание большого зверя. И не напугал.

Напугал здоровенный бурый медведь, которого я увидел, когда поднялся и обернулся. Но и он — не сильно. Тот, одноглазый с Севера, был значительно крупнее. Этот смотрелся гораздо моложе. И вообще выглядел больше удивлённым и заинтересованным, чем опасным. Он переступил с лапы на лапу, глядя на меня хитрыми медовыми глазами, развернулся, неловко переступая большущими лапищами, и покосолапил в чащу. Я проследовал за ним. Под привычный парный вой внутренних фаталиста со скептиком на предмет оценки моих умственных качеств. Не особо лестной, правда. И не сильно цензурной. Да что уж там, откровенно матерной.

Мы прошли от силы метров триста до поляны с дубом, не уступавшим размахом кроны и толщиной ствола тому, что остался на берегу Полоты. Мишка потрусил дальше и завалился в куст на краю обступавшего громадное дерево леса. Положил здоровую лобастую голову на лапы и замер, изредка поводя круглыми ушами и чёрным носом.

На большом корне, вздымавшемся над землёй замысловатой петлёй, сидел старик. Нет, не так. Старец. Тоже не то. К фигуре на корне дуба, в алом корзне, с золотой гривной на шее под длинной белой бородой, держащей в руках вместо посоха боевое копьё с длинным ратовищем, возраст будто не имел ни малейшего отношения. Тот, в чьем существовании сомневались и продолжали сомневаться историки и археологи, не сводил с меня суровых глаз под густыми бровями. Один был серо-зелёным. А второй, левый — зелёно-карим, будто разделённым по диагонали.

— И тебе здравствовать, Волк, — раздался голос. В нём не было эмоций. Будто говорили камень, земля или вода. — Зачем пришёл?

— Потомок твой дальний встречи искал. Поклониться хотел, — ответил я. И снова честно.

— Измельчали вы. Никакой охоты мне нет глядеть ни на кого. Пустое на уме, — хотя, пожалуй, поторопился я с выводами. Возраст был налицо.

— Не такой он. Княжья кровь, точно. С государями да князьями говорит, нашими и заморскими. Слушают его с почтением.

— Да вам что ни дай — слушать будете, что пёсий лай, что вороний грай, — поморщился он. — Тебе то зачем?

— За добро отдариться. Помог он мне.

— Думаешь, сюда приведёшь — ещё раз поможет? — поднял бровь князь.

— Нет. Думаю, теперь сам справлюсь. Просто добром на добро ответить, по чести, — качнул головой я.

— Правду говоришь. Честь понимаешь. Сквозь землю видишь. От меня чего хочешь? — говорил — как гвозди забивал.

— Коли позволишь — перстень твой передам ему, что под тем вон корнем лежит, — указал я.

— А не позволю — не передашь? — улыбнулся он.

— Не передам, — подтвердил я. — И место это искать не стану. Твоя воля — закон, — я склонил голову. Спорить с вечностью не было ни малейшего желания.

— И опять порадовал, — отозвался Гостомысл, не скрывая улыбки, — вежество знаешь, смысленные речи ведёшь. Приводи, пожалуй, внука. И перстень дай. Озеро то ране звалось Горним. Теперь Горийским зовут, на ромейский лад. Дальше сам найдёшь. Ступай, Волк. Мир тебе, — качнулось копьё, склонив перо в мою сторону.

Я распахнул глаза, вперившись в трёхрожковую люстру над головой. Резко, со свистом втянул воздух, закашлявшись. Повернул голову вправо — и увидел свет и тусклое серое небо в окне, выходившем на Площадь Звёзд. Том самом, под которым была старинная тёплая большая батарея, так манившая прильнуть к ней с самого первого дня, как только её увидел. Продолжая кашлять, но дышать с такой скоростью, как будто воздух должны были с минуты на минуту сделать платным, повернулся налево. И увидел сперва пляшущие ноздри бабы Даги под вуалью, а потом огромные сапфировые глаза Милы на бледном лице, сейчас казавшиеся серыми — всё вокруг было каким-то бесцветным, медленно окрашиваясь в привычные оттенки.

— Видишь, Людмила? Чуешь? — спросила негромко старуха. Девушка кивнула, а потом и вслух подтвердила:

— Вижу, бабушка. Появился. Как такое возможно?

— Сама не знаю, милая. Не было среди живых его, вдвоём-то мы уж наверняка почувствовали бы. Никак с Богами беседовал, Дима? — вопрос прозвучал без издёвки, зато с опаской.

— Почти, — цвета вокруг почти пришли в норму, и дыхание практически восстановилось. Воздух был таким неожиданно вкусным, будто я его не купил, а украл. — Двенадцатое колено Славеново, родич дальний. На рыбалку приглашал. Лопату теперь главное не забыть.