Шёпот перерос в крик. Мародёры находились за стенами, но и под защитой чужого дома ей было нестерпимо страшно. «Почему?», – вечно спрашивала Софи, но никогда не получала ответа. Его попросту не было. Тогда она задавала другой вопрос. «С какой стати мир вдруг решил, что я гожусь для такой жизни?». И вновь тишина. Потому что никто не мог знать, для чего в свои девятнадцать Софи лишилась семьи, друзей и своего родного города.

Софи поднялась в спальню, раскрыла дверь и окно, задёрнула шторы. В последние дни руки почти не тряслись, и лишь прерывистое дыхание вместе с пульсацией в висках выдавали вечную тревогу. Если её заметят – ей конец. Если не заметит она – тоже. Софи умрёт при любом раскладе.

Иногда она представляла, что с ней в комнате кто-то есть. Софи видит его, а он её, и никто не хочет бежать. Все мысли о родителях были безнадёжны, поэтому обычно в воображении представал кто-то из двух лучших друзей. Вчера в её дверях появился Маркус, принялся расхаживать из угла в гол и о чём-то болтать сам с собой. Сегодня же ей улыбалась Лили. Она что-то рисовала в своём блокноте и иногда поднимала голову, чтобы спросить, о чём Софи думает. Но она продолжала молчать. На самом деле никого из них уже давно не было, вот только Софи не могла перестать заставлять себя верить в то, что это не так. Они наверняка ещё задержались где-то в этом мире, и уже не так важно, с ней или без неё. Главное, чтобы они жили. Чтобы в этом мире остался ещё хотя бы один человек, кроме Софи.

Её не покидали два ощущения: того, что она что-то забыла, и чувство, вызванное наглым взглядом, что следил за каждым её движением. Софи всё чаще мерещилось, что рядом с ней и правда кто-то есть. Он заглядывал в окна и следил за ней из-за леса. «Безумные просто не могли так долго следовать за мной из города в город. Это точно человек».

Лёжа в темноте, она подумала о том, чтобы зажечь фонарь. Безумные всё равно не увидели бы света. Чаще всего их глаза слипались, а на веки стекал вздувшийся лоб. Они давно стали казаться ей безобидными. Но всем тем ужасам, что успела познать Софи, предстояло смениться другими. Безумный в ванной был странным. Он выглядел слишком нормальным и слишком уж походил на здорового человека. Был ли тот мертвец счастливчиком или лишь по случайности смог так долго сохранять своё тело так, что у него ещё можно было различить пальцы? Он уже не ответит, но к тишине Софи успела привыкнуть.

Перед ужином никакой молитвы. После – тоже. Родители наблюдали за ней последние восемьдесят дней и были явно недовольны тем, что она отошла от их традиций. Но не только они. Кто-то ещё присматривал за её сном, отворял закрытые двери и прятался за деревьями, когда она выходила в лес. Это был тот, кто своим присутствием пытался свести её с ума. Навязчивые мысли о нём никак не могли отстать от Софи.

Завтрашнее утро будет тяжёлым. Восемьдесят первым ужасным, одиноким и бездушным утром. Уединение превратилось в муку. Страх стал вечной хандрой. От этого недуга её могла избавить лишь столица. Центр, из которого все наверняка спаслись бегством на другие планеты. «Но хоть кто-то же должен был остаться. Хоть кто-нибудь, кроме мародёров. Я не могу быть одна. Больше не могу». Если люди ещё живы, они собрались в единый союз. Если они благосклонны, то впустят её внутрь стен Центра. Ведь именно туда и забрали Лили. Других мест на Ньюэре просто нет. Софи проверяла. В оставшихся за её спиной пятнадцати Кольцах были лишь Безумные и головорезы.

Чаще положенного ей начинало казаться, что её разум бродит в тумане. «Либо убийцы неопытны, либо я слишком хорошо прячусь». Её тело разучилось спать больше пяти часов, а память начинала сбоить. Из пятнадцати отведённых на дорогу часов она не помнила и половины. «Не знающий прошлого не знает и будущего2. Вот она – цена жизни», – сама с собой шутила Софи, но забывала при том улыбаться. Пелена спадала с её глаз только тогда, когда она слышала выстрелы.

Мародёры объявляли о своём появлении человеческим шумом, им оставалось лишь молиться за то, чтобы Софи не нашла их привала. Там она нередко воровала что-то уже украденное. Все магазины были разграблены, в нерабочих холодильниках всё уж как пару месяцев испортилось, а возможные запасы в домах давно прикончили. «Как они ещё не успели расстрелять все обоймы? Их кто-то снабжает?» – думала Софи, заглядывая в те здания, что они назначили своими складами, и перекладывая их консервы в свой рюкзак. Оружие она никогда не брала. Ружьями не умела пользоваться, ножа хватало и её собственного, а пистолеты и гранаты никогда не лежали без дела. В новом мире на них всегда был спрос.

Ночной сумрак отлично умел приглушать звуки, но никак не мысли. По крайней мере, он так и не приноровился работать с Софи. Она не могла спать. Даже когда сильно уставала. Даже когда была на ногах дольше, чем в постели.

Раньше Софи считала, что на Ньюэре человечество жило счастливо. По крайней мере, оно получило свою часть всеобщего процветания тут же, как Гвен и Бенедикт Беннеты подавили новую чуму, поселившуюся на этой планете, своей вакциной. Конечная версия «PG-32» спасала людей вот уже двадцать пять лет, но и с ней Нью смогла свести людей с ума. Сначала кожу покалывало, затем она всё сильнее начинала зудеть. Человек и не успевал замечать того, как от боли кислорода в лёгких становилось меньше, а плоть стремилась покинуть его тело. Мышцы вздувались, лимфоузлы наливались ненужной им жидкостью. Смерть была ужасной, но быстрой, и, пожалуй, только благодаря этому с её вспышками успевали справляться.

Но ситуацию на Ньюэре это ничем не улучшило. Большая часть всего позапрошлого поколения ньюэровцев молилась над постелями родных, пытаясь разобрать их прощальные слова. Страх заразиться пропадал вместе с тем, как пустые от болезни головы близких касались больничной подушки. Если они ещё могли справляться с речью, то неизменно произносили одно: «Лампы глаза режут, можешь их выключить? Пододвинь меня к окну, я больше люблю звёзды. Вот они светят приятно. По-родному. Совсем как Солнце дома».