Когда я начала читать о хирургических операциях, в доме появились скальпели и ножи, а в холодильном ларе – окорока. Я практиковалась делать разрезы на окороках, пока мои руки не стали такими же твердыми и уверенными, как у настоящих хирургов. Когда голова уставала от чтения, я садилась за вышивание по канве с образцами, которые обнаружились в сундучке у меня под кроватью. Поначалу стежки получались кривыми, но со временем сделались ровными и аккуратными, такими крошечными, что их было почти не видно.

За три дня до моего тринадцатого дня рождения я взяла последнюю непрочитанную книгу. Она была толщиной почти в две моих ладони, пахла пылью и плесенью и оказалась учебником по малоизвестным хирургическим практикам с многочисленными подробными иллюстрациями: как поставить катетер или вскрыть закупоренный мочевой пузырь, как прижечь рану или удалить кусочек черепной коробки, чтобы добраться до мозга. Я несколько месяцев не притрагивалась к этой книге, с тех пор как открыла ее и увидела изображение длинного извивающегося червя, которого осторожно вытаскивают из язвы на коже. Мне тогда сделалось дурно и чуть не стошнило.

Но я знала, что Меррик не вернется, пока я не прочитаю все книги, которые он оставил мне. Все до единой. Поэтому я собрала волю в кулак, открыла жуткую книгу и начала читать.

К моему изумлению, это оказалось не так уж страшно. Я целый год изучала различные медицинские практики и теперь понимала, что хирургические операции никакое не варварство. Они помогают, а не вредят, исцеляют, а не калечат. Если мне когда-нибудь доведется делать операцию из этой книги, я могу спасти чью-то жизнь. Жизнь, висящую на волоске.

Эта мысль не придала мне уверенности. Наоборот. Я ловила себя на том, что украдкой поглядываю на свои руки и гадаю, справятся ли они с такой сложной задачей.

Но Меррик верил в меня, даже когда я в себя не верила. Меррик сказал, что у меня все получится, и, прожив год в доме, который он создал одной силой воли, я поняла, что его слово было важнее всего остального.

Я читала до поздней ночи и легла спать только тогда, когда у меня начали слипаться глаза и я испугалась, что из-за сонливости пропущу что-то важное.

Следующим утром за тостами с джемом я читала о способах трепанации черепа. Попивая послеобеденный чай, я изучала методы вскрытия и дренажа гнойных абсцессов. За ужином практиковалась на вареных яйцах вырезать катаракту из помутневшей роговицы.

В ту ночь мне снились кровь и костная ткань, но я спала крепко, проснулась бодрой и отдохнувшей, быстро позавтракала и снова села за учебу.

Весь следующий день я изучала обширный раздел, посвященный разрезам и хирургическим инструментам. Мне хотелось попробовать себя в деле, воссоздать те операции, о которых я читала, испытать все на собственном опыте: вот я растягиваю разрез, ощущаю под пальцами скользкие теплые внутренности пациента, откладываю инструменты и знаю, что хорошо справилась с работой. Впервые с тех пор, как Меррик привел меня в Междуместье, я мечтала стать целительницей. Не потому, что так хотел крестный, а потому, что так хотелось мне самой.

Проснувшись утром в свой день рождения – до конца книги оставалось всего три главы, – я решила устроить пикник. Завтрак на свежем воздухе. Деревья в роще уже отцветали, и лепестки сыпались с них дождем. Когда я дочитала последнюю страницу и почти с сожалением закрыла книгу, мне пришлось вытрясать из волос розовые лепестки, как конфетти на празднике в Рубуле.

Я перевернулась на спину и уставилась в сияющее небо. Мне было так хорошо! Хорошо, как никогда! Я смогла. Я сумела. Да, я потратила год, но прочитала все книги, которые мне оставил Меррик. Прочитала внимательно, вдумчиво, обращаясь к концепциям и идеям из предыдущих глав и томов. Как настоящий ученый. И хотя я никогда никого не лечила, у меня было чувство, что я справлюсь.

В животе заурчало. Я поднялась на ноги и потянулась, с удивлением думая, что теперь у меня будет куча свободного времени. День заискрился головокружительными возможностями.

Приготовлю обед, решила я, взяла в руки книгу и пошла вниз по склону в сторону дома. Потом прополю огород и, наверное, схожу на прогулку. И не прикоснусь ни к одной книге.

Я вошла в дом, что-то тихо напевая себе под нос. Я и не осознавала, что это за песня – та самая, которую каждый год пел мне Берти на мой день рождения, – пока не заметила на рабочем столе торт.

Это был невероятно изысканный торт. Многослойная башня, покрытая лавандовой глазурью и украшенная разноцветными сахарными кристаллами и съедобными фиалками. Крошечные золоченые свечи – ровно тринадцать – появились на нем и зажглись сами собой, когда я подошла к столу.

Я заметила Меррика, сидевшего в кресле у очага, только когда он откашлялся и сказал:

– С днем рождения, Хейзел.