— Говорят, это гонщик Бернд Роземайер с женой, — слышится за его спиной голос хирургической сестры. — Они не могли пропустить бал.

— Что-то рановато, — усмехается Гебхардт. — Любопытная публика им проходу не даст!

Раздается смех.

Вскрыв брюшную стенку, Гебхардт замирает. Ему с первого взгляда ясно, что ситуация безнадежна. Пуля прорвала петли кишечника в семи местах. Однако главная проблема Штрунка не в этом: в районе илеоцекального сфинктера тонкая кишка резко сужена стриктурами, усыпана язвочками и гнойниками. Лимфатические узлы распухли до размеров грецкого ореха. Иными словами, у Штрунка запущенная форма кишечного туберкулеза. Увы, пациенту ничем нельзя помочь.

Если на дуэли с Кручинной Штрунк еще мог бы выжить, в поединке с бациллой Коха у него шансов нет. Гебхардт знает, что инфекции потребуется всего несколько дней, чтобы разделаться со Штрунком, если только морфин, который он собирается ему колоть, не парализует дыхание пациента еще раньше. Судя по всему, медики успеют подготовиться к грядущей буре и обезопасить себя.

Гебхардт поручает доктору Мартин зашить разрезы и делает необходимые назначения. Уже собираясь уйти, он замечает детский тапочек, лежащий поверх одежды Штрунка.

— Чей это тапок и откуда он тут взялся?

— Это его дочки, лежал в кармане брюк, — объясняет медсестра. — Должно быть, талисман.

— Вот как? — Гебхардт поднимает тапочек, крутит его в руке и со вздохом кладет обратно. — Жаль, что он не сработал.

По пути в дом, где живут врачи санатория, Гебхардт, так и не снявший хирургического халата, который издалека делает его похожим на привидение, спешит мимо компании одноногих людей, на костылях ковыляющих к спортивной площадке, чтобы заняться гимнастикой. Помимо военно-политической элиты, в санатории еще лечат тех, кто получил производственные травмы при строительстве автобанов рейха. Гебхардт не обращает внимания на уважительные приветствия, с которыми к нему обращаются: он знает, что должен немедленно сообщить о случившемся своему старому школьному другу Хайни, то есть Генриху Гиммлеру.

И лишь когда Гебхардт взбегает по лестнице в свою квартиру, запирает дверь и идет к телефону, он понимает, что никто, абсолютно никто, даже он сам, не ожидал, что поединок может закончиться смертью кого-то из дуэлянтов. Такой исход просто не предполагался. Разумеется, машины скорой помощи стояли наготове, необходимые меры были приняты, однако все это делалось исключительно с целью подстраховки. В аналогичной ситуации каждый участник надеется, что остальные ведут честную игру. «Человек с неизлечимым туберкулезом не мог не знать о своем диагнозе и не стал бы драться на дуэли, — размышляет Гебхардт. — Или… Или именно потому он и рискнул?»

Он снимает телефонную трубку и, услышав голос оператора, просит:

— Соедините меня с адъютантурой на Принц Альбрехтштрассе.

Разговор с рейхсфюрером СС получается коротким и малоприятным. На заднем фоне воют полицейские сирены.

4

Оскорбление третьей степени

Вы, кстати, в курсе, с каких пор и почему полицейские машины в Германии ездят с синими мигалками? — обратилась Танненшмидт к Маркову, повернувшись к нему с сиденья рядом с водительским, которое занимал ее помощник, полицеймейстер Зандлер, приятный молодой человек с короткими светлыми волосами.

Марков промолчал. Он сидел позади Зандлера, прислонив голову к стеклу и ослабив узел шейного платка. Взгляд психиатра не отрывался от постоянно меняющейся картинки за окном. Всем своим видом Марков показывал, что не настроен на пустую болтовню и игры в угадайку. Уже во время тягостной беседы в участке он то и дело ловил себя на мысли, что его рассказ звучит неправдоподобно и по-идиотски. Впрочем, эта мысль посещала его и до визита в отделение, однако именно в процессе общения с полицейскими детали случившегося обрели новый смысл, однако, увы, совсем не тот, который вкладывал в них сам Марков. Своими абсолютно правдивыми, но откровенно глупыми рассказами об обвинении в «соблазнении особы женского пола» он выставил себя на посмешище. Если бы он сейчас вытащил из кармана письмо и предложил офицерам его прочесть, что услышал бы в ответ помимо язвительных комментариев? И чего ради в эти минуты они с мигающими синими огнями мчатся к его дому? Может, эта Танненшмидт над ним издевается? Хочет показать, что бывает с теми, кто беспокоит стражей правопорядка по пустякам?

Старший инспектор, не подозревавшая о душевных терзаниях психиатра, явно горела желанием поделиться знаниями об истории синих огней. Не исключено, что она специально попросила Зандлера врубить мигалку, чтобы припугнуть Маркова посильнее. В то же время каждый водитель, которому доводилось ехать по безнадежно забитым улицам Берлина в час пик, подтвердит, что надо ценить любую возможность поскорее добраться до места назначения.

— Приказ об их использовании отдал Гитлер еще в тридцать третьем году, и знаете почему? — Танненшмидт скосила глаза на Маркова, но тот не реагировал. — Он уже тогда думал о воздушной войне. На большой высоте синий свет рассеивается, вражеским бомбардировщикам его не увидеть. Занятный исторический факт, не так ли? По этой причине немецкая полиция по сей день ездит с синими огнями. Из-за Гитлера. И воздушной войны.

— Ну, в те времена, допустим, это было оправданно, — хмуро отозвался Марков, — но сейчас, думаю, мигалку можно уже отключить — мой дом на следующем перекрестке.

На Рейнхардтштрассе, угол Луизенштрассе, машина остановилась. Черные скелеты двух тополей на Карлплац образовывали зловещую арку. По тротуарам куда-то спешили прохожие, в магазинах было полно народу. В пульсирующем синеватом свете асфальт, фасады домов, окна, стекла автомобилей и даже очки на лицах пешеходов вы глядели чрезвычайно таинственно.