«Целую жизнь, — подумал он, — люди смотрят новости с каким-то непонятным старанием, словно в день их смерти кто-то будет проверять, все ли события дня им известны. Это очень смешно и в то же время печально».

На экране появились кадры полицейской операции в Берлине: синие мигалки перед зданием «Комише опер», спектакль «Евгений Онегин», который пришлось прервать — тут Шилль снова включил звук — из-за подозрения, что кто-то в зрительном зале применил огнестрельное оружие; впрочем, подчеркнула дикторша, подозрение впоследствии не подтвердилось. В кадре появился видеоролик, снятый чьей-то трясущейся рукой на камеру мобильного: на полу партера лежит человек (Шилль тотчас узнал в нем Маркова) с красным пятном на животе, потом смена картинки: Маркова, который предположительно находится в невменяемом состоянии, выводят сквозь толпу, лицо его скрыто курткой. Когда инцидент был исчерпан, представление возобновили и благополучно довели до конца. Обстоятельства происшествия выясняются.

Далее последовал прогноз погоды на завтра, пообещавший температуру около нуля и преимущественно солнечную погоду.

Шилль спустился в фойе, чтобы выпить джина и попытаться истолковать поступки Маркова, а если это не удастся, то прикинуть, чего ожидать дальше. Посетителей было немного: пожилые супруги задумчиво сидели, потягивая красное вино и любуясь местной библиотекой, представляющей собой колонну, по всему периметру которой плотно стояли ряды книг, а может, это были всего лишь имитации книжных корешков. На старомодных газетных подставках поблескивали ламинированные «Нью-Йорк таймс», «Монд» и какой-то исторический новостной листок. Помимо супружеской пары, в фойе за бильярдным столом горланила компания женщин в одинаковых фиолетовых футболках, с блестящими веночками на головах и сердечками — очевидно, отмечали девичник.

Музыка, звук которой, кажется, стал потише, больше не раздражала Шилля. Он заказал двойную порцию джина (бармен за время его отсутствия успел смениться), вынул из кармана тренча, который так и не удосужился снять, хоэнлихенский камешек и аккуратно положил его на стол. На взгляд Шилля, это был обычный полевой шпат, но он не знал наверняка. Грязноватый красно-желтый камень величиной с половину кулака, чуть вытянутый, угловатый, лежал на сверкающей лакированной стойке и напоминал посланника из другого мира, более красивого, более строгого, Шилль бы даже сказал, более реального.

Кто-то плюхнулся на соседний табурет и вздохнул.

— Вы заняли мое место, коллега, но это не беда, вы ведь не знали, я сейчас курил на улице и болтал с одной из девиц, — он махнул рукой за спину, — Лилли, она уже сильно навеселе. Ни за что не угадаете, какой дурацкий слоган написан у нее на футболке!

Шилль поднял голову и увидел мужчину с большой кружкой пива в руке. На ему вид лет сорок пять, одет в темную куртку и серую рубашку, светлые волосы коротко подстрижены, лицо мягкое, глаза усталые, на губах приветливая улыбка.

— Добрый вечер, я не знал, что это место…

— Перестаньте, в самом деле! Я пошутил. Табуретов тут предостаточно, я могу занять любое место любым вечером, любой ночью.

— Вы здесь работаете?

— Я? Нет, с чего вы взяли? Я живу здесь уже три недели и могу сказать вам одно: если вы поселились в отеле в своем городе, значит, дома вас доконали.

Шилль поднял бокал в его сторону и кивнул.

— То есть вы тоже один из тех, кого доконали дома? — догадался собеседник.

Уве, так звали этого человека, Уве через «фау», не через «дубль-вэ», подчеркнул он, но все называли его исключительно «ФВ», потому что фамилия его была Вермут, как тот напиток, который знают все, кроме него; короче говоря, бедолагу ФВ действительно доконали, а именно — жена выгнала его из дома. Шилль не стал вдаваться в расспросы, но вскоре понял, что избежать подробностей всей этой истории ему не удастся. Он болтал без умолку, строя сложные синтаксические конструкции и то и дело меняя темы, беспрестанно вскакивал с табурета и подсаживался к своему единственному слушателю то справа, то слева. Поначалу Шилль пытался направить этот поток в нужное русло, задавая уточняющие вопросы, однако быстро заметил, что это лишь затягивает рассказ и вызывает дополнительные затруднения. И если бы не Лилли и не ее подруги — «цыпы на выезде», судя по надписи на их футболках, — неизвестно, какие бы еще самоком-прометирующие и даже самоуничижительные заявления сделал бы этот ФВ.

— На дом мне плевать, — сказал он твердо, — дом — это всего лишь дом, даже нет, это намного меньше, дом — это всего-навсего до поры до времени спрятанная грязь. Ты пробиваешь дыру в белой стене и видишь эту грязь, а потом все сразу становится грязным, и сколько бы ты ни ремонтировал и ни красил грязные стены обратно в белый цвет, грязь никуда не девается, она остается закрашенной грязью и ничем другим.

При этих словах ФВ Шиллю впервые захотелось что-то сказать (между прочим, согласиться), но это ему не удалось.

— Конечно, свой дом — это хорошо, особенно если у тебя такая красивая и любимая жена, как у меня, — не успокаивался ФВ, — однако, думая об этом сейчас, я весь содрогаюсь от одной только мысли о том, сколько грязи прячется под кафелем, за обоями, над потолком, повсюду… Грязь нельзя смыть, она никогда не сойдет, но что же я делал в тот момент, месяц назад, когда у нас с женой состоялся тот злополучный разговор? Я разгружал посудомоечную машину, а это самая унизительная домашняя обязанность. Быть прислужником посудомойки — неслыханное унижение. Ты кланяешься этому устройству, да-да, ты должен кланяться, чтобы тебе позволили поставить чашки обратно в шкаф. Не хватает только коврика, на который ты мог бы преклонить колени и вознести благодарственную молитву за то, что посудомоечная машина, посудомоечное божество, избрало тебя, чтобы ты его разгрузил. Так вот, в этот самый момент женушка спросила меня, словно невзначай и очень тихим голосом, не могу ли я к ней подойти — ей, дескать, нужно кое-что со мной обсудить. Я удивился, ведь ничто не мешало ей выложить, что у нее на душе, посудомойка уж точно не стала бы ее перебивать. Мы вошли в гостиную, сели на диван, и жена сказала, что на прошлой неделе была у врача. Я насторожился: «Что-то случилось, солнышко?» А она: «Не называй меня солнышком!» Как оказалось, доктор сообщил ей, что у нее венерическое заболевание. Я, так и не врубившись, к чему она клонит, наивно изумился: «Вот это да, детка. Откуда оно у тебя взялось?» А она опять: «Не называй меня деткой! Откуда оно у меня взялось? Это я у тебя должна спросить!»

ФВ сделал паузу, чтобы отхлебнуть пива. Шилль не знал, что сказать, кроме «Ну и ну!» или «Пикантная ситуация!», однако эти реплики показались ему не вполне уместными.

— Жена дала мне сорок восемь часов, двое суток, на поиски ответа, откуда у нее мог взяться хламидиоз. По ее словам, она не спала ни с кем, кроме меня, и могла поклясться в этом. Вся в слезах, она побежала наверх, а я остался сидеть на диване с половником из посудомойки в руке и оторопело качал головой. Хламидиоз? Хламидии? Я прежде и слова-то такого не слыхивал. «Хламидии» звучало вроде части названия какой-нибудь идиотской античной драмы, типа там, «Спартанские хламидии». Конечно же, раза два, а может, пять, не суть важно, у меня были мимолетные связи, но это для меня вообще ничего не значило, кроме того, что оно значило в те конкретные минуты. И, повторюсь, это были просто мимолетные знакомства, которые ни во что не перерастали и заканчивались еще быстрее, чем заводились. Конечно же, нужно соблюдать кое-какие правила, и в первую очередь всегда пользоваться презервативом. Это правило я соблюдал неукоснительно, можешь мне поверить, я готов поклясться, не перед женой, конечно, она бы такое не оценила, это было бы слишком, но перед Богом или, раз уж на то пошло, перед посудомоечным божеством — пожалуйста.