— Меня задела твоя уверенность в них.

И прикусила язык, чтобы не добавить: то, как легко и твердо ты отверг меня.

— И поэтому ты пришла наказать... собой?

Девушка вздрогнула. Красноречиво промолчала.

Изловчившись, высвободила руку и остановила его ладонь, блуждающую по ее телу.

— Хватит. Ты пьян.

Разумовский повиновался ей, и у Элизы получилось слегка перегруппироваться. Теперь она не была скована стальными тисками, поэтому стремительно приподнялась.

И молниеносно была возвращена обратно.

Рома устроил обоих боком, снова положил голову ей на грудь, немного подобравшись, и невесомо коснулся губами ее яремной ямки, произнеся полушепотом:

— Я не пьян. Я устал. Я так устал...

Словно вдохнул каждую букву ей в самое сердце. Чтобы оно, заволновавшись, забилось и устремилось вон — напролом через ребра ему навстречу... Обнять, утешить, поддержать...

Пусть потом будет корить себя за это слабоволие, но девушка действительно приобняла его, как смогла, и запустила пальцы в густую темную шевелюру, играючи перебирая пряди. Последовал гулкий удовлетворенный стон, током прошедший по ее позвоночнику. Затем мужчина бережно поддел Элизу под колено, настойчиво перебросив стройную ногу через свою поясницу. Пошарил по постели в поисках одеяла и, найдя, укрыл их по плечи. И все это с закрытыми глазами в полудреме, продолжая вжиматься колючей щекой ей в ключицу.

Сегодня девушка сдалась. Снова мысленно попросила у тишины крохотного кусочка счастья под мерное звучание пульса.

— Элиза, — полусонно позвал ее Рома, — и поддался я не потому, что ты стала распутной девкой и привлекла меня этим, а просто... потому что это — ты.

Ладонь в волосах застыла. Да она вся мигом застыла после этих слов. И с минуту еле дышала, силясь поймать уйму обжигающих огоньков, вспыхивающих в солнечном сплетении.

— Звучит почти как признание в любви, Разумовский, — прохрипела севшим голосом.

Зная, что он уже уснул, о чем свидетельствовало мирное сопение у нее на груди.

— Жаль, что почти, а еще сильнее жаль, что для этого тебе понадобилось напиться.

Вздохнув со смесью горечи и смирения, Элиза не удержалась и погладила мужчину по голове в направлении ото лба до затылка несколько раз. Осторожно и степенно, чтобы не разбудить. А потом прижалась губами к его виску в кротком поцелуе.

Беззащитный и беспомощный. Родной и любимый. Как же тебя должны были довести твои демоны… чтобы ты сейчас оказался здесь…

А ведь именно это желание девушка и лелеяла глубоко внутри себя все годы на расстоянии — что могла бы, Боже, могла бы стать ему пристанищем. Если бы Рома позволил, она бы сделалась ему стеной, опорой, домом, в который хочется возвращаться. Плечом, в которое необходимо уткнуться. Тылом, который никогда не подведет. Принимала бы своего уставшего мужчину так же молча и безропотно, позволив опустить знамя воина и завоевателя. Умоляла бы хотя бы иногда делить с ней свои слабости, не гнушаясь их обнажения. Подпитывала бы собой в минуту его бессилия и изнеможения до тех пор, пока не восстановится. И сама... сама тоже приползала бы к нему истощенная, опустошенная, чтобы получить исцеляющую порцию любви.

Увы, это лишь ее фантазия.

Жизнь развела их в разные стороны, испытывая, и Разумовский выбрал себе «степфордскую жену», как и положено. А с Элизой слишком много возни, стресса, эмоциональных скачков. Она не согласна быть приложением и требует намного больше. Его. Всего. Без остатка. А возможно ли такое, если человек напротив истинный одиночка по натуре? Нет.

Девушка попробовала расшатать устои этой каменной горы, но добилась лишь легкого обвала с вершины. Ничего не сдвинулось с места, только обновилось в своем роде.

Она не жалела о своих поступках, эти действия ей были необходимы. В минуты его взрыва Элиза... дышала. Уму непостижимо! Но дышала полной грудью! Словно после длительного заточения в затхлой комнатушке распахнули окно, и поток свежего воздуха поверг ее в неописуемый восторг. Девушка упивалась растрепанным видом и потерянным взглядом Ромы, ей нравилось быть причиной малоосмысленной катастрофы в его глазах. Знать, что с ней он может быть живым!

Но не хочет...

Где находится его предел? Сколько можно копить, сдерживать и подавлять в себе эмоции, чувства? Быть эгоистичным по отношению к их проявлению, не делясь ни с кем, не считая нужным впускать кого-то в свое пространство? Нести груз в гордом уединении и тлеть под ним, при этом демонстрируя бодрость духа?

И выбирать только тебе доступное «правильное»?

Ну почему он такой?

Именно этот вопрос Элиза и задала Лесе, когда вчера та вышла следом за ней из ресторана, окликнув. Женщина приблизилась, опечаленно поджимая губы, и по-матерински притянула к себе, обняв с причитаниями:

— Ох, девочка…

— Ну почему он такой, Лесь? — прошептала она мученически.

— Потому что, моя милая, это закономерно, понимаешь? Его воспитывала эта сука, — не церемонясь ответила Олеся, поглаживая её по волосам. — Стерильно-безэмоциональная тварь, сваявшая внука по своему подобию, испортившая детство и юность нашему мальчику. К несчастью, всё сложилось так. Если захочет, пусть Рома сам тебе расскажет, я не могу в это вмешиваться.