— Взяла свой нож? — спокойно спросила мама. — Скоро Владыка спустится.

— Да! — радостно прокричала девочка и показала матери ножичек. Темно-красный налет покрывал лезвие целиком. Несколько пятен облепили деревянную ручку.

— Дура! — прокричала мама. И я дернулся вместе с девочкой. — Говорила же мыть после ритуала! А не то болячку занесешь!

Девочка насупилась, из единственного глаза потекли слезы. Она тихо всхлипнула и прижала нож к груди двумя ручками.

— П-п-прости…

— Вот же…

В дверь постучали. Мать цокнула.

— А ну живо в ванну. Тщательно промой его и бегом сюда, поняла?

Девочка шмыгнула носом, крутанулась на месте и скакнула туда, откуда прибежала. Я потянул к ней руку. Хотел коснуться плеча. Хотел обнять. Хотел утешить и вытащить из кошмара. Но тело девочки вновь разделилось на отдельные конечности, но и те вскоре исчезли в черноте. Мои пальцы схватили лишь пустоту.

«Чудовища», — мысленно пробормотал я, потому что сказать вслух побоялся.

Поднялся на ноги. Развернулся спиной к отражению матери и поспешил прочь, к лестнице на верхние этажи.

Я думал… верил, что изменился за два года. Что жизнь на улице закалила меня. Что убила во мне того заморыша, кем я был перед этой женщиной. Пальцы сжались в кулаки, на правой руке покрепче ухватились за нож. Моя вера затрещала по швам. Девочка жила в настоящем аду. Ожог, один глаз и шрамы. Бесчисленные шрамы на бледной коже. Девочка не видела солнца. Ни разу не выходила на улицу. Ни разу не играла с другими детьми. Каждый день безумная мать резала, истязала ее похуже средневековых мучителей. А девочке всего восемь лет!

Перед глазами проскочило довольное лицо этой женщины, ее улыбка с семейного портрета. Подобно матери девочки, она отщипывала от меня кусочек за кусочком, крушила мое «я» и унижала. Эта женщина никогда не признавала меня, что бы я ни делал. Да, мои пытки были далеки от побоев, далеки от синяков и уж тем более от шрамов и ожогов. Девочка переживала кошмар несравнимо хуже. Но я видел в ней себя. Маленького мальчика, которому не досталось ни грамма материнской любви. Мальчика, который два года назад не нашел в себе сил и сбежал. Мальчика, которому сейчас не хватает смелости, чтобы спасти одну маленькую девочку.

Я спасу ее. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так после завтра. Но спасу. Обязательно вытащу из этого ада. Обязательно «исцелю» Семью плачущей кожи.

Душа разрывалась на части. Металась между спасением Нади и Семьей плачущей кожи. Хотелось спасти всех и сразу как в «Приключениях Теодора и Надежды» — детской сказке, в честь которой нас с сестрой и назвали. Найти чудесное решение, взмахнуть волшебной палочкой и испепелить зло. Но жизнь отличалась от выдумок. Моя жадность обернется потерей самого дорогого, или смертью или всем вместе. Поэтому я выбрал Надю. Она наполняла мою жизнь смыслом. Исчезни она, и следом пропаду я. Вторая часть души стонала от моей бесчувственности, но я не слушал. Лучше спасти хоть кого-то, чем потерять все. И пусть эти «кем-то» будет моя сестра.

Ступеньки сменились летающими плоскими фигурами, что по виду напоминали серый картон, нежели куски бетона. Я осторожно наступил на ближайший, проверил: удержит ли. Удержал. Мимолетные отражения ступеней застыли в пространстве, как куски арматуры в земле.

Чем выше поднимался, тем меньше отражений становилось. Как и сказала Надя в многоэтажках все этажи похожи. На каждой меня встречали ровно шесть дверей, все на старых местах. В квартирах виднелись обрывки отражений. В некоторых меня встречали целые конусы, в которых навсегда замерли квартиры до прихода черта: мебель была цела, на полу стелился старый красный коврик, а на краю конуса находились половинки розовых тапочек. В них не было света — зеркала или убрали, или разбили.

Среди пустых и безлюдных квартир выделялась одна на пятом этаже. В Зазеркалье она буквально сияла, подобно лампе в кромешной тьме. А я, как глупая моль, двигался прямо к ней.

Пролез через единственную дыру в стене рядом с целой металлической дверью и обомлел. Казалось, меня занесло в настоящий мир. Квартира. Целая, почти без черных дыр. В коридоре, напротив входной двери, находилось зеркало размером с человеческий рост. Дальше, вдоль коридора висели рамки, из них били яркие лучи света и отпечатывали в Зазеркалье стены, покрытые декоративной плиткой в виде белого кирпича. Паркет блестел от чистоты. Его натерли настолько хорошо, что поверхность чуть светилась. Я заглянул на кухню. Она отразилась лишь частично. Стены, потолок и пол резко обрывались провалом, словно некто отрезал часть помещения ножницами. Дальше по коридору меня ждала дверь. Она была открыта и ненавязчиво приглашала войти.

В спальне на меня обрушился красный свет. Просачивался сквозь закрытые веки и обжигал глаза, обжигал кожу. Красные подсвечники по углам, красные шторы, красные ковры на полу и на четырех стенах, красная лампа на потолке. От красноты рябило в глазах. Вдоль стен лежали такие же красные подушки, а на них три голые женщины. Все молодые. Их кожа краснела из-за освещения. Они не двигались и походили на статуи, на восковые фигуры, из которых художник собрал маленькую «сценку»: одна девушка держалась в сторонке, пока две другие о чем-то горячо перешептывались.