Шрифт:
Две девушки очень властного вида привели Фомича в костюмерную. С ним они не разговаривали. Это не входило в их обязанности. Они толковали между собой.
— Фрак ему не пойдет,— сказала одна.— Лицо простовато.
— Может быть, китель? — спросила другая задумчиво.— Как будто он отставной офицер.
— Тогда уж гимнастерку,— вставил слово Фомич.
— И противогаз,— сказал я сзади.
Девушки обернулись и посмотрели на меня, как на идиота.
— Джемперок и брючки! — придумала первая.— Будет смотреться.
Они заставили Фомича напялить белый джемпер и брюки в полосочку. Как у Дина Рида. Сапоги заменили лаковыми штиблетами. Фомич был просто молодцом! Он зачесал волосы на пробор и стал похож на чечеточника.
— Ух, курносые! — воскликнул Фомич, пытаясь ущипнуть обеих девушек сразу. При этом он подмигнул мне. Девушки с трудом сохранили ледяную надменность. Я понял Фомича.
— Меня тоже нужно одеть,— сказал я.— Режиссер сказал, во что-нибудь средневековое.
Девушки поверили. Они там ко всему привычные. Мы с Фомичом еле сдерживались, чтобы не расхохотаться на всю студию. Но хохотать было нельзя. Рядом шли передачи.
Я выбрал такую черную кофточку с жабо. И стал как Ромео. Девушки были поразительно серьезны. Они старались вовсю.
Когда нас привели к режиссеру, он чуть не прослезился. По-моему, обе девушки схлопотали взыскания по службе. Нас опять переодели во что-то нейтральное.
Мы вошли в студию и начали репетировать. Лисоцкий вел передачу. Он так расписал про подковы, что оператор не мог нас снимать. Он уткнулся носом в камеру и там беззвучно смеялся. Удивительно, что Фомич приободрился. Он сидел с видом «пропадать, так с музыкой».
Сразу после репетиции, которая прошла поверхностно, начали запись. Оператор уже отсмеялся и был грустен. Надоело ему, наверное, каждый день снимать чепуху. Я его понимаю.
Когда дело дошло до Фомича, он встал, подошел к подготовленной аппаратуре и зажег свечу. С важным видом. Потом он стал греть подкову. К подкове был присоединен вентилятор.
— Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор, и вентилятор начнет вращаться,— сказал Лисоцкий в камеру.
Вентилятор на эти слова не прореагировал.
— Сейчас,— сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.
Фомич аккуратно потушил свечу пальцами, сел па место и сказал загадочные слова:
— Наука умеет много гитик.
— Стоп! — крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.
— Почему нет эффекта? — спросил режиссер.
— Кураж не тот,— сказал Фомич.
— Какой кураж? — спросил Лисоцкий, бледнея.
И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что обо всем этом думает. Я был счастлив.
— Все свободны,— сказал режиссер.— Наука умеет много гитик. Это гениально!
Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом опять переоделись и поехали покупать билет на поезд.
11. ПРОВОЖАЮ ФОМИЧА
Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.
– Понимаешь,— говорил Фомич,— что нам с тобой главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам С тобой не надо. Главное, это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу — пропадет все.
– А объективная реальность, данная нам в ощущении? — спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.
– Данная? — спросил Фомич.— А кем она данная ? А?
Ну данная, и все,— ответил я.
– Э-э! — помахал пальцем Фомич.— Кем-то, видать, данная.
– Вы что, Василий Фомич, верующий? — спросил я прямо.
– Верующий,— сказал Фомич.— В науку верующий. В душу верующий.
– Это не одно и то же,— сказал я.
– У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот он мне давеча про Эйнштейна толковал. А я думаю — поверил он в свою придумку так, что она и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего — никакой твоей относительности и не было бы.
— Другой бы открыл,— сказал я.
— Это кто другой? Ну я, может быть, и открыл бы. Или ты,— раздобрился Фомич.— А этот Лисоцкий — нипочем. Даже если бы у него голова с силосую башню была.
Я живо представил себе Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.
— Или возьми Брумма,— продолжал Фомич.— Тоже был хороший мужик. Не лез в телевизор.
Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.