Жена выслушала печальную повесть про микробиолога и спросила:

— Может быть, тебя повысят на работе?

Я ей объяснил, что она плохо себе представляет механизм повышения в нашем институте. Для того чтобы повысили меня, нужно, чтобы сначала повысили ректора. Или чтобы с ним, не дай бог, случилось какое-нибудь несчастье. Тогда на освободившееся место ректора назначается его заместитель. На место заместителя назначается наш декан. И так далее, пока не дойдут до ассистентов. Кого-нибудь из них двинут в доценты, а меня сделают ассистентом. Это напоминает игру в «пятнадцать». Строгая очередность номеров и терпение.

— Защищай диссертацию,— сказала жена.

Наконец-то она произнесла это слово! Я его, между прочим, с самого начала ждал. Мне с этой диссертацией давно покоя не дают. А я ее принципиально не защищаю, потому что науке от этого никакой пользы не будет, а государству только вред. Оно будет вынуждено кормить еще одного кандидата. Их и так развелось, как сусликов. Давно пора произвести отлов и сортировку.

Нет, я хотел зарабатывать деньги честно. Я уже об этом говорил. А тут какие-то фокусы с этим званием... В самом деле, был я вчера младшим научным сотрудником. А сегодня, допустим, защитил диссертацию.

Так что же — у меня в голове что-нибудь переключилось на повышенные обороты? Или я сразу поумнел на пятьдесят процентов? Или аппетит у меня возрос?

За что, спрашивается, мне вдруг начинают платить, как водителю автобуса первого класса?

И главное, платили бы, когда я работу делал. Пот проливал. Точечки на график наносил. За рецензентами бегал. Так нет. Деньги начинают платить, когда ты после защиты переходишь на отдых. Теперь можно до пенсии стирать пыль с ушей, собирать марки, разводить рыбок, играть на ксилофоне, ездить в капиталистические страны, спать на ученом совете, меняться квартирами и лечить гастрит.

Не все, конечно, такие, но есть. Я сам видел.

Я стал спрашивать народ на кафедре, нет ли где какой-нибудь халтуры. Мне сочувствовали, предлагали денег взаймы, но я отказывался. Я думал о будущем, когда придется эти деньги отдавать своими руками. Эта мысль вызывала повышенное уныние.

Дня через три меня вызвал заведующий кафедрой. Наш отец и благодетель. Он весело посмотрел на меня и усадил мягким жестом.

— Петр Николаевич,— начал он осторожно,— я читал вашу статью в стенгазете относительно перспектив лазерной техники. Дельно, увлекательно... У меня есть к вам предложение.

Я успокоился. Предложение — это не втык. Это приятно.

— Один мой знакомый попросил меня подобрать кандидатуру молодого физика. Энергичного. С широким кругозором. С воображением...

«Да не тяните вы кота за хвост!»—дерзко и уважительно подумал я. Меня очень заинтересовало, кому это нужен молодой физик с широким и энергичным воображением? И зачем?

Как вскоре выяснилось, требовался специалист для консультаций. Некий журналист со странной фамилией Симаковский-Грудзь намеревался осуществить на студии телевидения цикл научно-популярных передач по физике. Однако, насколько я понял, он в этом деле не очень петрил. В физике. Зато непринужденно владел пером. А я непринужденно владел физикой. Получалось, что вместе мы можем написать грамотный и увлекательный сценарий.

— Хорошо,— сказал я.— Я попробую.

— Попробуйте, попробуйте,— сказал завкафедрой, будто угощал меня кексом собственного приготовления.

На этом мы расстались.

На следующий день мне позвонил Симаковский-Грудзь.

— Говорит Симаковский,— сказал он.— Мне Верлухина.

— Я Верлухин,— сказал я.

— Очень приятно,— сказал Грудзь.— Надо встретиться, старик.

— Давай, старик, встретимся,— согласился я. Я решил с самого начала держаться на равных.

Мы встретились вечером у памятника Пушкину, Так почему-то захотелось Симановскому. Чтобы Симаковский меня узнал, я держал в руках журнал «Иностранная литература».

Симаковский подошел вместе с каким-то стариком в берете. Старик на ходу размахивал руками, задирал лицо к небу и что-то говорил Симановскому. Сам Симаковский был небольшого роста человеком с желтым лицом и аристократическими пальцами. Когда он улыбался, обнажалась уйма крупных, как патроны, коричневых зубов.

— А вот и коллега,— сказал Грудзь, протягивая мне узкую ладошку.— Юрий,— сказал он.— Андрей Андреевич Даров, наш режиссер,— представил он старика.

— Очень рад,— приветливо сказал старик, помахивая седыми бровями.

— Андрей Андреевич — автор идеи,— сказал Симановский.

— Ну-с, с чего начнем, друзья мои? — приподнято спросил Даров.

— С идеи,— предложил я.— Я ничего про идею не знаю.

Мы пошли прогуливаться, окружив Дарова с двух сторон вниманием. Даров говорил, поворачиваясь то ко мне, то к Симановскому, дергая руками, а иногда на полном ходу останавливаясь, когда его поражала какая-нибудь мысль. Мы с Симановским по инерции проскакивали вперед, но тут же замечали отсутствие старина и оборачивались. Даров оказался чрезвычайно увлекающимся человеком. Слава богу, что дело происходило летом. А то бы мы замерзли, наверное, насмерть, потому что гуляли до полуночи. Даров незаметно перешел на стихи и читал нам Пушкина. Он читал громко и выразительно. Симаковский воспитанно прикрывал рот, зевая. Ему хотелось спать. Я трепетал, соприкоснувшись с миром творческих работников.