Капитан взвыл уже совсем что-то нечленораздельное, и вцепился в мой френч, но тут кабинет заполнился людьми. Какие-то военные оттащили мокрого капитана в сторону и стали аккуратно промокать его газетами и какими-то тряпками, а трое, пыхтя от усердия и мешаясь сами себе в узком коридоре, поволокли меня куда-то, в дальнюю часть особняка, как оказалось в камеру.

Неструганных нар, тюфяков, набитых гнилой соломой и вонючей «параши» в тесной комнате я не обнаружил — обстановка была вполне приличная — две кровати с серыми одеялами поверх тонких матрасов, тощенькие подушки, отхожее место, небольшой закуток за дверью, было оборудовано вполне современным санфаянсом. На одной из кроватей лежал молодой мужчина с пышными бакенбардами, в синем, расшитом мундире и белых лосинах, плотно обтягивающих ноги, как у балеруна или героя-поэта Дениса Давыдова.

При моем появлении, мужчина приоткрыл один глаз, после чего сел на кровати и протянул руку:

— Корнет Говоров, из синих гусар!

— Булатов, выпускной курс Магической академии.

— Шпак? А почему сюда? Неужели, приударили за какой-то полковницей? Поделитесь, кто она? Может быть я знаю эту шалунью?!

— Я, как уверен, большинство тех, кто томится в этих застенках, невиновен. — я стянул сапоги и, по примеру своего соседа, поставил их возле кровати, сам же растянулся на жестком, колючем одеяле.

— Почему? — корнет пожал плечами: — Я, к примеру, виновен. Поиздержался, то-сё, и продал двух лошадей из моего полуэскадрона, а тут строевой смотр. Я же не знал, что наш полковой командир не даст барашка в бумажке проверяющему и тот начнет сверять клейма на конном составе. Ну, а когда меня на гауптвахту привели, командир полка предложил взять на себя растрату двух тысяч рублей экономических сумм, за это он выкупил мои векселя на пятьсот рублей и вернул мне их.

Произнеся это, гусар подошел к приоткрытой форточке, набил маленькую трубку табаком, после чего, поджог небольшим огоньком какую-то бумагу с, отпечатанным в типографии текстом, и с видимым удовольствием подкурил трубку от этой бумаги. Наверное, это и был один из долговых векселей моего соседа.

— Поэтому, я, мой друг, не дожидаясь суда…- корнет вкусно затянулся: — Написал прошение на имя государя, в котором покаялся, расписал, как я глубоко раскаиваюсь в своем неблаговидном поступке, как я страдаю, и что я готов положить свою никчемную жизнь на алтарь Отечества. Завтра-послезавтра мне сообщат положительный ответ Их Императорского Величества, и я поеду на южную границу, командовать ротой таких же, раскаявшихся… Шесть месяцев пролетят быстро, не успею оглянуться, а там триумфальное возвращение в родной полк, с чистой репутацией, опять певички, шампанское и прочие забавы, приличествующие офицеру гвардии…- гусар мечтательно закатил глаза, после чего выбил трубку о решетку за окном и ткнул в мою сторону мундштуком.

— А ты мне определенно понравился, студент. Вы же там, в Академии своей, военное дело изучаете? Вот и пойдем ко мне, заместителем командира роты. Как говориться, если что-то не знаешь, всё покажем и расскажем. Через шесть месяцев вернешься в столицу, обстрелянным ветераном и героем. Так что, давай, чтобы вместе поехать, товарищами, скорее пиши прошение о помиловании, чтобы Государь успел наши бумаги вместе рассмотреть. Я тебе сейчас расскажу, как писать. Только ты, друг сердечный, имей в виду — прошения о помиловании на Высочайшее имя проходит проверку у высших магов из Тайного совета…- корнет, или кто он там, поднял к потолку указательный палец и потряс им, показывая непостижимую высоту магического могущества упомянутых лиц.

— И если ты напишешь, что в своих злодеяниях раскаиваешься полностью, а сам что-то утаил, то никакого тебе царского прощения не будет, маги сразу это поймут и в своем заключении это укажут. А Государь обмана не любит, ему проще душегуба последнего простить, который во всех своих грехах покаялся и готов понести наказание, чем мелкого, но лживого обманщика! Ты уж мне поверь, я брат такие истории слышал, когда люди не три четвертования набедокурили, но голову повинную к трону Государя склонили и были прощены, а потом вернулись в общество героями и даже генералами. Ты, брат, кстати, выпить хочешь? У меня тут есть неплохой коньячок, скажу я тебе — выпьешь немного и такое просветление в мозгах происходит, что диву просто даешься, только и думаешь — почему я раньше не выпил? — мой собеседник вытащил из голенища, короткого, кавалерийского сапога со шпорой, плоскую, изогнутую фляжку, набулькал в стоящий на столе стакан коричневой жидкости и пододвинул в мою сторону.

— Угощайся, товарищ. — глаза соседа блеснули азартным нетерпением и я, с сожалением, отодвинул угощение.

— У меня, к несчастью, аллергия на алкоголь, засыпаю, как выпью сразу.

— Ой, беда то какая. — стакан блеснул, изливая содержимое в широко распахнутую пасть гусара: — Но, ничего, как на границу приедем, я тебя всему научу — пить, курить и барышень очаровывать! Хочется, наверное, барышень то очаровывать?

Мужчина жизнерадостно захохотал, после чего деловито извлёк из ящика стола несколько листов бумаги и палочку для письма:

— Давай, скорее пиши, и уже сегодня во дворец бумага уйдёт, а завтра, с самого утра, на Высочайшем рассмотрении будет. Пиши — «Его высокопревосходительству генералу Милованову». Ниже отступи и пиши, я диктую — «Всеподданнейше сообщаю, что я…»

— Погоди, друг… — я отложил писчую палочку: — А как же — бумага на Высочайшее имя адресуется какому-то генералу?

— Ты лишнее то в голову не бери! — строго отрезал гусар: — Есть установленная форма отношения. Сначала бумага к генералу на стол ложиться, он её, естественно, визирует и ходатайство накладывает, что просит Государя проявить снисхождение…