Как зовут высокого пожилого человека, который показал мне, где находится гостиница, я не спросил. Наученный опытом, я знаю: едва начинаешь у местного человека расспрашивать, кто он, что он и как его зовут, разговор сразу теряет свою задушевность. Я предпочитаю, чтобы расспрашивали меня. Так было и на этот раз.

— Выходит, вы нездешний, раз вам нужна гостиница? А откуда вы приехали? Вероятно, из области? Командировочный, конечно, а может быть, дачник, а-а? На постоянное жительство никто сюда не приезжает. Но вы здесь, должно быть, не впервые? Так что мне не надо вам рассказывать, какое это было местечко. Видите эти огороды и садики? Перед войной здесь везде стояли дома. И вон там, где теперь парк, тоже были дома, и какие дома!

Он на минуту замолчал.

— Какой, скажете, смысл резать по живому улицу, сносить самые хорошие, самые красивые дома? — Человек глубоко вздыхает. — И как это, спросите вы, случилось: вместо того чтобы сжечь местечко и пустить его с дымом по ветру, как они, фашистские разбойники, везде делали, — да будет проклято имя их отныне и во веки веков! — здесь, в Меджибоже, они занялись тем, что разобрали дома и перерыли дворы? Золото они искали… Чтоб ангел смерти искал их! Золото и бриллианты, которые эвакуированные евреи якобы замуровали в печах и в фундаментах, спрятали под полом, закопали в земле. Э, если б мы знали, что они будут искать! Мы бы для них приготовили в стенах и под полом такие клады, что живыми из домов не вышли бы. Во всех соседних местечках они разбирали дома. Я был недавно в Летичеве. То же самое, что у нас: больше огородов, чем домов… Ну вот и ваша гостиница…

Он остановился, как-то странно посмотрел на меня, точно хотел припомнить, где мог меня видеть, и тихо спросил:

— Вы, случайно, не из областного собеса? Мне кажется, что я вас там видел. Понимаете, — он сунул руку за пазуху и достал из внутреннего кармана пиджака пачку перевязанных бумаг, — я иду как раз в поселковый Совет. Поверьте, у меня гораздо больше стажа, чем нужно для того, чтобы получить приличную пенсию. Кем и где мне только не приходилось работать! Был мальчиком на побегушках у мануфактурщика, водовозом, балагулой, сторожем, кем я только не был! Будь ясновидцем и знай, что у тебя когда-нибудь потребуют с каждого места бумажку. Вот сохранилась у меня, например, бумажка, что я, не про вас будь сказано, когда-то был, как это тогда называлось, деклассированным. Так мне говорят в собесе, что к стажу это не имеет никакого отношения. Вот такие дела! Хоть иди на старости лет учиться какому-нибудь приличному ремеслу. Идти сейчас в сторожа смысла не имеет. Буду получать ту же пенсию, что и сейчас. Может быть, чуточку больше.

— А где здесь, в Меджибоже, можете научиться приличному ремеслу? — спрашиваю я.

— Что значит где?! В комбинате бытового обслуживания, это раз, на колбасной фабрике, это два, на консервном заводе, это три… Мельница — это какая уже по счету? А колхоз? Если бы я просидел на тракторе столько же, не про вас будь сказано, сколько на облучке, я был бы теперь о-го-го!.. Так что же, вы мне поможете? Дело здесь, поймите меня, не только в рубле. Большого семейства у меня нет. Мы живем вдвоем со старухой, до ста двадцати ей прожить! За квартиру платить не надо — домик у нас свой. На базар часто ходить тоже не надо, когда имеешь свой огородик. Дети, чтоб они были здоровы, тоже нас не забывают. Так зачем же я хлопочу, вы спросите? Понимаете, мне просто обидно. И стыдно. Столько лет проработать, и вдруг на тебе: у тебя не тот стаж, оказывается… Ну так как, уважаемый, а-а? Может, вы замолвите за меня в собесе словечко?

Тут мне представилась возможность спросить, как его зовут. По готовности, с какой он протянул мне перевязанную пачку бумаг, я понял, что он ждет этого. Но у меня вырвалось:

— Вы понимаете, мой дорогой человек, я не имею никакого отношения к собесу.

Оставив свой чемодан в местной гостинице, которая, видно по всему, истосковалась по постояльцам, я вернулся на главную улицу.

Если даже ходить, считая шаги, можно пройти весь Меджибож меньше чем за полчаса. Кроме двух каменных зданий десятилеток, остальные дома ничем особенным друг от друга не отличались, и все-таки я останавливался почти возле каждого дома и заглядывал чуть ли не в каждый двор.

— Кого вы ищете? — обратилась ко мне подвижная старая женщина, стоявшая в одном из дворов. — Заходите, заходите. Не стесняйтесь.

Она вынесла мне из дому табуретку и спросила:

— Откуда вы? Выговор у вас не совсем наш. У нас в Меджибоже так не говорят.

— А как говорят у вас в Меджибоже? — Мне становится любопытно.

— Что значит как? Вот так, как я говорю!

И я постарался говорить по-меджибожски: произносил «о» вместо «а», «и» вместо «у», но дело, очевидно, было не в этом, а в напевности, в мелодичности речи. Произношение — вещь сложная, это впитывают в себя с пеленок.

— Откуда вы приехали? Из района?

— Нет, издалека.

— Наверно, из области?

— Нет, тетенька, еще дальше, из Москвы.

— Ой, чтоб вы были здоровы! — Старуха спрятала под цветастый платок седые волосы и стала гонять кур, прибежавших из сада и огорода поглазеть на меня. — Киш! Киш отсюда! Все им надо знать. Киш, я вам говорю!.. Ой, чтоб вы были здоровы!

Она пригнула ко мне вишневую ветку, густо усыпанную крупными ягодами:

— Угощайтесь, пожалуйста! Может, вы хотите перекусить? Не стесняйтесь. Где вы остановились? В гостинице? Кто же останавливается здесь в гостинице, когда мы так истосковались по свежему человеку. Было такое большое местечко, а осталось каких-нибудь тридцать семей. Да и семьями назвать их нельзя — обрубленные деревья. Знаете что, зайдите к нам вечером… Дочка придет из детского сада, она там работает воспитательницей. Зять придет из колбасной — это тут рядом, в переулке Балшема. А вы еще не были у Балшема? Он похоронен на старом еврейском кладбище. Это недалеко, возле колонки. Но поторопитесь, скоро вечер. У кого ни спросите, у еврея или нееврея, каждый скажет, где похоронен Балшем. Там же похоронен и Гершеле Острополер. Их могилы почти что рядом. Знаете что? — Она пошла со двора и на всю улицу громко закричала: — Таня, жизнь моя, будь так добра!.. Вы видите вот эту Таню Пасманик? — обратилась она ко мне. — Это наша, ну как вам сказать, ну, наша «экскурсоводка». Когда кто-нибудь приезжает издалека и просит показать ему Меджибож, — потому что Меджибож, к вашему сведению, славится на весь мир, — Таня водит приезжего по местечку — это ее подработок.

Провожая меня до калитки, старуха снова попросила меня своим тихим, приятным голосом:

— Непременно приходите вечером. Мы будем вас ждать. Непременно.

Меджибожского «экскурсовода» Таню Пасманик, высокую худую женщину лет за пятьдесят, я застал возле ее дома. Она месила ногами густую вязкую массу из кизяка и глины.

— Доброй субботы! — сказал я ей.

— Доброй субботы и доброго года! — ответила мне она, опустив на обнаженные ноги засученную юбку.

— Вы месите тесто для субботней халы? — спросил я, улыбаясь.