Меня всегда завораживало это явление. В отраженной боли есть элемент озорства. Ее сложно объяснить. Она ускользает и от словесного выражения, и от собственного источника. Ее никак не поймать. Однако не стоит поддаваться этому очарованию, поскольку отраженная боль бывает довольно опасна. Самое распространенное ее проявление – когда во время сердечного приступа болят зубы. Пациент идет к стоматологу, полагая, что нужно лишь немножко потерпеть и выложить пачку денег, но избавиться от боли будет относительно просто. К большому удивлению пациента, зубы ему не лечат, а вместо этого увозят на скорой в отделение неотложной помощи.

Отраженная боль – как раз тот случай, когда можно одновременно быть совершенно правым и полностью заблуждаться насчет пережитого опыта. Не совсем верно будет утверждать, что пациент ошибается, когда обращается с зубной болью к стоматологу. У него ведь и правда болят зубы. Но дело в том, что источник боли находится вовсе не там, и потому вылечить его там невозможно.

В большинстве случаев у такой физической боли есть корреляция с тем или иным психологическим явлением. Источником отраженной боли может быть душа. Иногда у нас что-то болит, но причина боли – совсем не там. Как раз это и происходило с Грейс.

У нее проявлялись все классические симптомы травмы. Когда она обратилась за помощью к психиатру через службу помощи у себя на работе, ей диагностировали ПТСР. У нее были постоянные ночные кошмары и навязчивые мысли, ей было трудно сосредоточиться, и она заметила, что стала гораздо сильнее реагировать на испуг. У нее начало ухудшаться самосознание. Такие изменения в восприятии окружающего мира и взаимодействия с ним привели ее к выводу, что она сходит с ума и в ней произошла какая-то глубокая, фундаментальная поломка. Этот вывод чуть не довел ее до нервного срыва. Она испытывала сильнейшее чувство вины за любую, даже незначительную, ошибку на работе, и не спала ночами, перебирая в уме каждую свою оплошность в общении с друзьями. Все свободное время она ходила кругами по комнате, вспоминая свои предыдущие отношения и пытаясь понять, что она сделала не так. Все эти симптомы ее расстраивали и тревожили. Но больше всего огорчало ее то, что она стала избегать рабочих поездок, хотя раньше они ей очень нравились и она находила в них глубокий смысл.

Сам факт того, что у нее проявились эти симптомы, не так уж и удивителен, если знать, чем она занимается. Грейс работала в службе экстренного реагирования, сотрудники которой выезжают в места стихийных бедствий. Она обратилась ко мне потому, что ее психотерапевту не хватало знаний о том, как устроена реакция на травму и как она воздействует на мозг. Для исцеления Грейс нужна была дополнительная поддержка, знания и практические инструменты.

У меня возникло подозрение, что она испытывает отраженную боль, что реакция на травму не является следствием ее работы. Всякий раз, когда она рассказывала о своей работе, даже о самых трудных ее составляющих, у нее горели глаза. На работе она чувствовала себя нужной, она оказывала людям очень важную помощь. Грейс обладала высокой устойчивостью ко всему, что можно наблюдать в местах стихийных бедствий. Похоже, даже встречаясь с опасностью лицом к лицу, она не стала верить в то, что мир – плохое, небезопасное место.

Знания о травмирующих переживаниях, которыми я с ней поделилась, нашли у нее отклик. Однако, когда мы пытались анализировать с их помощью конкретные ситуации из ее рабочей практики, она переставала этот отклик ощущать. Ей по-прежнему снились кошмары, она чересчур сильно реагировала на испуг, и, кроме того, ее стала беспокоить пищеварительная система, что мешало ей работать и общаться с людьми. Практики, которые мы с ней выполняли, были направлены на боль, а не на ее источник.

Как-то раз во время вечерней сессии я перевела беседу на тему отношений, поскольку Грейс пару раз упоминала, что недавно пережила расставание. Каждый раз, когда она об этом говорила, она начинала смеяться и утверждала: «Об этом мне точно не нужно говорить». В тот вечер я спросила, почему.

– Ну, – ответила она, глубоко вздохнув, – просто мне кажется, что вряд ли это так важно. Уж точно не настолько важно, чтобы обсуждать это здесь. Да ради всего святого, мы встречались каких-то два года, это же не брак. Я каждый день слушаю про трагедии людей, которые разрушили им всю жизнь. Вот вчера, например, я общалась с матерью, которая потеряла всех своих четверых сыновей во время нападения террористов, и теперь пытается как-то с этим жить. А тут всего лишь какое-то расставание!

Ее слова прозвучали пренебрежительно, однако выражение лица и язык тела говорили совсем о другом. Когда Грейс рассказывала о работе, то высоко держала голову и глаза ее блестели. Она выглядела увлеченной, энергичной. А когда вспомнила о своем расставании, словно начала скукоживаться. Плечи поникли, а глаза бессмысленно уставились в стол. Она побледнела, а когда наконец снова подняла голову и повторила «всего лишь глупое расставание», у нее навернулись слезы.

Ее работа – это зубная боль. А разрыв отношений – сердечный приступ.

Я начала разговор об уязвимости. Не только о той уязвимости, которую мы ощущаем, когда начинаем с кем-нибудь встречаться или делимся самым сокровенным секретом. А о такой уязвимости, которая, как подземная река, течет подо всей поверхностью нашей жизни.

Быть человеком – отчасти значит быть уязвимым по своей сути и, что еще хуже, с ужасом осознавать эту уязвимость. Эту уязвимость – потенциальную возможность в любой момент и по независящим от нас причинам потерять все, что мы любим и что нам дорого, – мы со временем учимся не замечать. Мы собираем эту бесконечную уязвимость по крупицам, складываем в стеклянный ящик, а затем убираем подальше на дальнюю полку. И это не какое-нибудь деструктивное, неестественное избегание. Это механизм выживания.