Вы проделали столько работы. Вы еще испытаете умиротворение, я вам это обещаю. А я никогда не обещаю того, в чем не уверена.

Может, мое письмо никак вам и не поможет, но это то, что я думаю, так что вот. Просто будьте добры к себе. Вы чувствуете то, что чувствуете. Если устали, поспите. Если проголодались, поешьте. Если хочется кричать, кричите.

К концу года вам полегчает. Я знаю, у вас получится».

Заметили, что я не обещала, что к концу года ей полегчает? Я никогда не обещаю того, в чем не уверена.

И еще кое-что о Лили. Хоть ее история, как и другие истории клиентов в этой книге, – чистая правда, а свое электронное письмо я привела почти дословно, я все же не рассказала вам всей правды. Ее звали не Лили, а Сюзанна. И это моя мама. Она умерла через несколько месяцев после этой нашей беседы, и всего через два года после того, как умер мой отец.

Мне хотелось рассказать вам о ней, потому что вам нужно знать, что исцелению нет конца – и я вкладываю в эти слова надежду, а не проклятие. Я хотела показать, что исцелиться никогда не поздно. Хотела, чтобы вы знали: исцеляясь, мы не приходим в какую-то определенную точку и не обязательно улучшаем свою жизнь. Хотела, чтобы вы знали: мы исцеляемся, даже умирая. Существует ли что-то, что еще точнее отражает болезненные превратности жизни?

Хотела, чтобы вы знали: если вы сейчас в процессе работы над травмой, и вам кажется, что эта работа никогда не кончится, это не значит, что у вас не получается. Вы все делаете правильно.

Что такое психологическая травма? Казалось бы, на этот вопрос должен быть простой ответ, но, погрузившись в эту тему еще в аспирантуре, я поняла, что простого ответа нет. Лучшие определения, какие мне удалось найти, – те, которые, на мой взгляд, отражают природу травмы, – выстраивают мост над пропастью между метафорой и набором клинических симптомов. Мое любимое – определение Уильяма Джеймса, который описывает травму как долговременное психологическое повреждение, вызванное особенно дезориентирующими событиями. Он утверждает, что «душевные травмы» лучше всего представлять как «занозы в душе, так сказать». [53] Травмирующее переживание – не просто порез или ушиб. Травмирующее переживание застревает в душе занозой. Словно вы голыми руками сорвали розу, и в кожу вонзился шип, – так то или иное переживание больно впивается в вашу психику, или в душу.

Как и обычную занозу, душевную тоже нужно вытащить. А рану – залечить. Если занозу не вытащить, а рану не обработать, она так и будет вас мучить. Она может загноиться или вызвать заражение, угрожающее всему организму, независимо от того, насколько эта заноза мала.

Организм реагирует на нее как на постороннее тело, провоцируя воспалительную реакцию. Бывает, что вначале мы ее даже не замечаем, а потом она вызывает воспаление, пульсацию, а кожа вокруг нагревается, борясь с проникшей в нее инфекцией. То, что эти симптомы неприятны, совсем не значит, что они неоправданны или что с нами что-то не так. Как раз наоборот. Организм запускает эту реакцию, чтобы выжить. Он делает это потому, что он сильный. Таким же образом организм реагирует на занозы в душе. Оно делает это, чтобы выжить. Он делает это потому, что он сильный. Если нам ни капельки не стыдно и мы не считаем себя слабыми, когда организм реагирует на занозу физическую, то с чего вдруг нам так думать о себе, когда он реагирует на занозу душевную?

Согласно всеобщему заблуждению, наша реакция на травмирующие переживания должна быть быстрой, точной и не должна требовать усилий, а в противном случае мы должны испытывать стыд. Эта ложь вредна во многих отношениях, но особенно потому, что очень часто мешает нам обратиться за помощью. К тому же, наше коллективное непонимание реакции на травму в сочетании с устаревшим клиническим определением приводят к тому, что, когда мы все же обращаемся за помощью, у специалистов оказывается недостаточно инструментов для того, чтобы помочь нам и поддержать нас. В итоге их «помощь» в лучшем случае бесполезна, а в худшем случае лишь причиняет еще больший вред, подтверждая наше заблуждение о том, что своей реакции на травму нужно стыдиться, ведь она говорит о слабости и о том, что мы не справились.

Правда в том, что, когда мы начинаем процесс исцеления, то вступаем на путь длиною в жизнь. На этом пути нас ждут моменты паники, моменты интеграции и моменты, когда воспоминания о прошлом всплывают сами, без нашей на то воли. На пути исцеления нам предстоит поработать с памятью, с нервной системой и с нашими отношениями. Один из самых доступных и красивых способов исцеления – терапевтические отношения с людьми, которые вместе с нами несут на своих плечах то, что стало невыносимым.

Эта базовая человеческая потребность обращаться к другим и получать от них помощь нашла отражение в новом определении травмы, которое предложил Роберт Столороу, блестящий философ и психолог. Он определяет травму как любое переживание (острое или хроническое), которое соответствует следующим двум критериям: эмоции, которые оно вызывает, являются (или становятся) невыносимыми; оно не находит эмоционального приюта. [54]

Это очень убедительное определение, поскольку, если вы пытаетесь понять, есть ли у вас травма, вам нужно ответить всего на один вопрос: было ли это переживание (или стало ли оно) невыносимым? Если вы пытаетесь понять, как помочь другому человеку, пережившему травму, у вас появляется четкое представление о том, что вам делать: обеспечить переживанию эмоциональный приют. Давайте разберемся, что означают обе части определения.

Первый критерий, который состоит в том, что эмоциональное переживание, вызванное травмой, невыносимо, решает проблему того, что считать травмой, а что нет, при этом не растягивая ее определение до полной потери смысла. Невыносимость – довольно высокая планка, до которой вряд ли дотягивает кафе, где сегодня не было пряного тыквенного латте, или профессор, которому вы сдаете сложный экзамен по химии. Кроме того, эта планка позволяет человеку, пережившему то или иное событие, самому определить, что для него невыносимо.