Да, лишь поглядывая. Я специально отворачивался от парламентеров, будто они мне и не интересны вовсе. Это, наверняка, выглядело оскорбительно, но, так, в меру. А вообще, почему-то уже и перехотелось заниматься таким позерствам.

— А что, истинные Рюриковичи уже не в чести на Руси? — сквозь зубы спрашивал Ростислав. — Ты очи свои не отворачивай!

Было видно, как он переступает через свою гордыню, как жаждет наказать зазнавшегося меня. Еще недавно, а в своей дружине, так всего лишь и часом ранее, князь встречал только почитание, а сейчас я смею окунать его в жижу с грязью и фекалиями.

Все мы небезгрешны, у всех нарушена психика и, как утверждают психологи будущего, нет психически здоровых людей. А я и не претендую считаться эталоном сдержанности и во всем правильности. Да и вообще, моя прошлая жизнь, нынешняя, как и сам факт существования уже второй жизни, не может не наложить отпечаток на психике.

А еще войны не проходят бесследно для головы. В будущем война — это грязь, кровь, смрад. А что есть война в Средние века? Разве нет здесь смрада или крови? Есть. А еще в этой реальность существует очень важная отличительная особенность от будущего. Здесь господствует обреченность.

В в войнах будущего есть надежда на то, что даже при сложном ранении врачи спасут, пришьют то, что, казалось, невозможно пришить, вылечат то, что в средне века привело бы к неминуемой смерти. В нынешних реалиях любая царапина может привести к смерти.

Так что только религия людей и спасает, вера в то, что мирское бытие — лишь миг. Отсюда восхваление рая, в этой же парадигме существует поверье в Вальхаллу, славянский Вырай и прочие прелести загробной жизни.

Так что да, я психованный! Мне не чужды даже такие глупости, как кривляния перед князем.

— Что молчишь, воевода? Скажи мне, какое право ты имеешь лезть в дела рода большого, нашего, что от Рюрика? — спросил Ростислав. — Ты кто? Боярич из Галича? Но стоишь передо мной, будто ровня.

— Ты знал, что я потомок Пяста, основателя польской династии, то есть королевского рода? Так что кровь моя родовитая. Но не все кровью измеряется. Вот ты… Ты же уже князь без княжества, — отвечал я.

— О моем княжестве после поговорим. Ты взаправду от Пяста? Так отчего же не сказал там на пиру этого? Разве же я стал бы неволить родовитого мужа? — говорил Ростислав Юрьевич.

Я улыбался, ну не мог сдержаться. Если минутой бы ранее, словно маньяк, наслаждался видом униженного врага, то сейчас попытка Ростислава Юрьевича выглядела умилительно. Он, действительно, так извиняется? Мол, я бы никогда не позволил себе такое отношение. Я понимал, что все у Ростислава плохо, но чтобы настолько плохо!..

Вот как, оказывается, получается: все беды и наша вражда только лишь потому, что князь не знал о моем происхождении. Неужели он, действительно, думает, что я могу купиться вот на такой пассаж? Что подобные заявления вовсе могут будь на что-то повлиять?

— Где мой сын? — неожиданно выкрикнул Ростислав. — Разве не было понятно, что я жду на переговорах только тебя и его? Или отрок умеет только прикладывать свою печать к порочащим мое имя грамоткам? А встретиться с отцом и в очи мои посмотреть, боится?

Наверняка, вопрос о предательстве сына довлел на князя. Он старался сдерживаться и вести переговоры без лишнихэмоций. Но вырвался главный вопрос, огласил округу, будто замеревшую в предчувствии исхода переговоров.

— Он во Владимире. Сейчас молится в кране, дабы ты, князь, остался живым, — ответил я правду. — И ладно он, все сопротивлялся, справедливость в жизни ищет. Ты же знаешь, что справедливость сильно редко бывает, чтобы считать ее существующей.

— Ты же воевода Братства, как же не веришь в справедливость? — спросил Ростислав и посмотрел на Весняна.

Мол, вот, — твой воевода лжет, он ни за какую справедливость не стоит. Но мой сотник сделал вид, что глухо-немой.

— Так он не восстал против меня? — не спросил, а, скорее, констатировал князь.

Для меня такой вывод казался не столь очевидным. Однако, Ростислав, видимо, пытался хоть за соломинку уцепиться, лишь бы уверить себя в честности сына. Такие мы, родители. Можем ругать, порой, жестко воспитывать своих детей, но наступает момент, когда любовь «лезет» наружу, просыпается жалость к своему ребенку, желание его обнять, все простить.

— Оставь его своего в покое, Ростислав Юрьевич, у тебя нет будущего, пусть оно останется у твоего старшего сына! Отдай дружину своему сыну, а я слово тебе даю, то сделаю все, что только от меня зависит, но он будет новгородским князем. Нужно только признать верховенство великого князя Изяслава Мстиславовича и дать ему клятву, как сделало большинство Рюриковичей на Руси, — сказал я.

Что за эмоциональные качели со мной происходят? Только что я был готов убить, растерзать, а еще лучше, так и унизить князя. А теперь во мне просыпается сочувствие, сострадание. Я давлю эти эмоции внутри себя, а они прут наружу. Может быть, это потому, что я поставил себя на место Ростислава?