Три дня назад, во время одного из многих и многих штурмов, когда враг уже смог уже закрепиться на одном из участков стены, где несли службу три десятка из сотни Пруса, неожиданно прозвучал сигнал штурмовикам отступить. Не все смогли покинуть место ожесточенного боя, и троих штурмовиков Чудину удалось взять в полон.

Он не стал их убивать, напротив, скрыв факт пленения от своего командования, спрашивал у плененных о ситуации, которая происходит вокруг Владимира и, что вообще творится. Услышанное сильно озадачило Чудина. Он и раньше успел прочитать воззвание старшего сына Ростислава Юрьевича, Мстислава Ростиславовича. Это были сильные слова, заставившие не только старшего сотника поколебаться. И, пусть воевода Карачун пригрозил всем ратникам за чтение крамольных грамот смертью, любопытство людей сложно чем-либо изничтожить.

— Дозволь, сотник, мне сделать все, чтобы с прибытком быть, и ты честь свою не замараешь. Хочешь, я тебя в полон возьму, будто мы взбунтовались? — предложил старший десятник.

— Это лишнее, — не сразу ответил сотник.

Чудин посмотрел на Пруса, словно извиняясь перед ним, хотя никакого прощения просить не стал. Между тем, не теряя времени, старший десятник стал отдавать приказы. Сотник дублировал их, будто отключился от реальности и лишь бездумно повторял слова.

По договоренности с Братством те, кто готов сдаться, может вывесить белый стяг или любую белую тряпицу на палке или копье. Это означает, что штурмовики не будут трогать сдающийся отряд. О возможности сдаться и получить пощаду было написано и в той грамоте, листы из которой некоторое время распространялись по стольному граду Владимиру.

— Сотник Прус! — кричал еще издали ближний ратник воеводы, спешно приближающийся к месту у детинца, где изготовился, якобы, к бою Прус и остатки его большой сотни.

Сотник подобрался, переглянулся со своим старшим десятником. Лицо Пруса становилось решительным и от отринул все сомнения, приняв за веру, что предполагаемое его предательство и вовсе предательством не является. Человеку свойственно искать оправдания своим не лучшим поступкам. Все же воевода Карачун убил двоих друзей Пруса, даже родственников. Так что сотник в своем праве, не только в том, чтобы даже перейти на сторону Братства, но и на месть воеводе Карачуну.

— Воевода приказал остановить всеми силами сотни прорвавшихся пернатых всадников врага, — передал приказ Карачуна вестовой.

— Пошли со мной! — потребовал Прус.

В некотором недоумении вестовой проследовал за сотником до угла мастерской по изготовлению керамики, где и базировалась сотня. Недоумение только усилилось, когда воин, посланный воеводой, понял, что стоит уже с перерезанным горлом, откуда хлещет кровь. Прус, приняв решение, действовал жестко.

— Вывешивайте белую тряпицу! — выкрикнул сотник.

— Я рад, старший, что ты вернулся, стал тем, за кем я когда-то без сомнений пошел, — сказал старший десятник Чудин.

Минут через десять сотня Пруса провожала взглядом крылатых ратников Братства, о которых ходят самые разные слухи, начиная с того, что они скопцы, то есть с отрезанными мужскими достоинствами, до того, что одним словом намоленным могут поражать противников.

Конные Братства почти беспрепятственно входили в детинец, где начиналась сущая резня.

Я стоял в центре детинца и смотрел на своего врага. Воевода Карачун стоял на карачках обессиленный, израненный. А чтобы он не убежал, его разули и разрезали ступни, напихав в раны земли. Все лицо воеводы Ростислава Юрьевича представляло собой сплошное кровавое месиво, наверняка, и ребра переломами воину.

Я умею уважать сильного врага, не глумиться над ним, а дать с честью умереть. Дело слабых тешить свое самолюбие, глядя на то, как сильный человек не может за себя постоять. Карачун до конца остался верен своему князю, создал мне немало сложностей при штурме.

— Дайте ему меч! — приказал я.

Стоявшие рядом Веснян, Ефрем, Боброк, поняли меня. Я их, так или иначе, учил, прививал свои понятия чести и достоинства, хотя они и без моего вмешательства не были лишены подобных качеств. Так что без лишних вопросов Карачуну дали в руки меч.

— Возьми оружие! Ты умрешь с ним в руках, как настоящий воин. Если тебе нужен священник для исповеди, я подожду и вызову святого отца, — сказал я.

— Достойно, спаси Христос, враг мой, — разбитыми губами прошептал Карачун. — Не тяни, убей, мне мой позор больше боли приносит, чем покалеченное тело.

И я не стал тянуть, рубанул по бездоспешной шее своего врага, с первого же удара удалось почти отсечь голову, что не тривиальная задача. А почти… так на коже она болталась, что я поспешил исправить, окончательно обезглавив Карачуна.

— С почестями воина захороните! — сказал я и посмотрел направо, где во дворе княжеского терема стольного града Владимира стояли командиры тех подразделений воеводы Карачуна, что предали своего командира. — Кто старший?

— Я! Сотник Прус, — отозвался коренастый крепыш с кучерявыми русыми волосами.