Что-то подсказывает, что около меня начинают созревать интриги. Алексей хочет подсидеть Никифора, возможно, спровоцировать меня на конфликт с младшим воеводой. А целью всего этого будет, конечно же, занятие места второго человека в Братстве. Еще одна причина, по которой Никифор мне выгоден — он оттеняет от меня все эти внутриполитические игры. А еще к Никифору тянутся многие из «старичков», а также из числа тех братьев, которые особо фанатично верующие.

— Я хочу взять три такие пушки в наш поход на булгар, — сообщил я.

— Ты волен так поступить, — не стал в этот раз спорить Никифор.

Еще некоторое время поговорили, как именно добиться отсутствия испуга от громких звуков у животных и людей и, несмотря на начавшийся ливень, все разъехались по своим делам. Чем заняться было у каждого.

Пришли вести, что великий князь Изяслав Мстиславович вышел из Киева в направлении Курска, Рязани. Тот сбор войска, что планировался перед началом вторжения в Новгородское княжество, использовался для подготовки к вторжению в Булгарию. Это выглядело весьма удивительно, но новгородцы выставили в общее своего князя, точнее, посадника, Мстислава Ростиславовича, а также довели его дружину в Новгороде до тысячи ратников.

И подобное стечение обстоятельств меня более чем устраивало. Вот интересно: а были ли шансы у Руси, если бы навстречу монгольскому хану Батыю вышло бы русское войско в тысяч тридцать? Думаю, что сеча была бы эпической и нельзя однозначно определить победителя.

Я сидел в своем новом кабинете и смотрел на человеканапротив меня. Что здесь важнее: то, что у меня есть оборудованный кабинет с сейфом и с вполне удобоваримой мебелью, или же интерес представлял человек, понуривший голову и не решающийся посмотреть в мои глаза? Впрочем, я и сам не стремился встретиться взглядами с этим мужчиной.

Что-то саднило в груди, вызывая опасения о состоянии здоровья, но это, скорее, болело не тело, не организм, а нечто иное. Вероятно, что душа. Давно забытое состояние, что я не только человек, сознание которого проникло в тело молодого парня, жившего в средневековье, но еще и я, Владислав Богоярович, который жил за шестнадцать лет до того, как некто проник в его голову и захватил тело. Отголоски сыновьей любви были одним из тех факторов, которые не позволяли однозначно относиться к происходящему.

— Что, сын, тяжко принимать сложное решение? — спросил, наконец, отец.

— Тяжко, не скрою, но это мало, на что влияет, — отвечал я.

Из глаза Богояра стекла слеза. Она, прочертив дорожку, затерялась в густо поросшей бороде. Можно было бы поверить в искренность слов и эмоций, да я, впрочем, и верю. Но эта горечь Богояра быстро проходит, словно минутная слабость, не более. Сейчас слезу смахнет, завтра нож в спину вставит. Нет, нужно решать с отцом… да и какой он мне отец?

Не поймут ни свои, ни чужие. Нельзя считаться волком, если только показывать зубы, но не кусать. Очень быстро оскал станут принимать за улыбку.

— Ты запустил себя, вон, и борода не чесана и глаза красные, сам схуднул сильно, — сказал я.

— Не поверишь, в последнее время ел, как не в себя, а все едино, худел, — усмехнулся отец. — Коли в жизни худо, то худой и сам человек.

— Пил, как не в себя, ел, как не в себя, поступал, будто не ты сам решаешь свою судьбу. Оно того стоило, предательство твое? — тоном философа спрашивал я.

Богояр молчал. Мы уже успели поднять тему его предательства. И ответы отца не пролили свет, не дали понимания, почему он все же так поступал. Объяснение, что Богояр без серьезного статуса не может, даже под сыном, оставаться на побегушках, меня не удовлетворило. Нет, такая мотивация к предательству может быть мне понятна, если бы дело касалось чужого человека, но не сына. Разве чуточку поумерить свое эго не стоит нормальных отношений с последним родственником?

Буду ли я переживать, если мой сын подсидит меня и станет выше в социальной лестнице? Вероятно, но здесь все зависит от тех методов, что использует для своего возвышения мой наследник. Вот, наследник! А, если он стал сильным, добился уважения, так радоваться нужно, что не пустозвона вырастил, а человека с характером, значит, и внуки будут воспитываться правильно и станут мужчинами. Не для этого ли живет человек? Чтобы радоваться сперва своим успехам, а после достижениям своих детей? Может, я наивный и пытаюсь все упростить, но пока так, и я не могу понять поступки Богояра.

— Ты переживал не потому, отец, что я, твой сын, стал выше, и не поставил тебя вровень. Коробило, видно, что тот, кто был тебе подчинен, кто рабом пребывал в твоем доме и слушался беспрекословно, вышел из-под этого гнета. Мало того, что вышел, так и принятие тебя в Братство ты считалподчинением мне. Но я не считал так, я надеялся на тебя, рассчитывал, что-то направление на Востоке у меня закрыто, что многомудрый отец сделает там все, чтобы процветала наша семья, чтобы процветало Братство и Русь, — сказал я, вставая со своего стула.