— Поднимай аппетитную попку, сладкая, тебе еще чемодан собирать! — шутит Шейд и делает мне жест следовать за собой.

— Раз уж пошла такая пьянка, — спрашиваю, поравнявшись с ним, — может, снимешь с меня это украшение?

Поддеваю пальцами смирительный ошейник. Я сто лет не обращалась и столько же не планирую этого делать. Меня научили контролировать этот процесс и справляться с болью, но повторять все равно не хочется.

— Нет, сладкая, — Шейд сально облизывается, — мне нравится видеть эту железку на твоей тонкой шее. Тебе идет. Считай это обручальным кольцом. Остается только награвировать на нем мое имя.

Он усмехается своей шутке и вызывает лифт. Шутка нифига не смешная. Злая. Только рабы носят ошейники. Меня захлестывает злость. Никто не смеет ограничивать мою свободу!

— Какая щедрость! — язвлю, гадости сами сыплются с языка. — Супружескую чету разыгрываешь. Это гадко даже для тебя. Сам даешь мне шанс оставить тебя вдовцом.

Лифт открывает двери, но Шейд не заходит. Поворачивает меня к себе за подбородок, заглядывает в глаза и, растягивая губы в плотоядной улыбке, произносит:

— Моя дорожная подушка вздумала мне угрожать? — он наклоняется ближе, видимо, чтобы не слышал так и следующий за нами Сердитый, и рокочет мне прямо в ухо: — Ты слишком любишь жизнь и слишком хочешь повторить то, что между нами было, чтобы обратиться в этой штуке.

Запах снова недвусмысленно намекает мне на его возбуждение. Кружащий голову аромат. Стискиваю челюсти. От себя тоже ощущаю запах желания, даже при том, что он мой собственный, и я не должна его чувствовать. Его слова что-то задели у меня в мозгу, или это просто мое тело само по себе на него так реагирует?

Мы поднимаемся на жилой этаж, и сталкиваемся в коридоре с Щуплым. От него разносится запах тревожного раздражения.

— Я только что узнал, Шейд! — сокрушенно говорит он, делая вид, что не замечает меня. — Моника. Мне так жаль. Ты сам как?

А от альфы нет аромата скорби. Нисколечко. Похоже, эта Моника была ему приятной игрушкой, но в сердце он ее так и не пустил.

— Я изгнал Монику. Она предала меня, — цедит альфа. — И умерла до того, как успела рассказать мне, как устроила побег этой рыжей волчице.

Щуплому приходится посмотреть на меня. Он определенно ненавидит меня. Пожалуй, его мне стоит опасаться больше всего.

— Так это Моника?! — с неподдельным изумлением восклицает Щуплый. — Наверное, из ревности. Она на днях жаловалась, что ты к ней охладел. Сочла, видимо, новую рыжую помехой…

Снова при мне говорят обо мне так, будто я — предмет мебели. Но, что примечательно, эта версия совпадает с тем, что мне тогда сказала сама Моника. Интересно, поверит мне альфа, если я ему поведаю эту версию? Или сочтет клеветой на одного из центральных членов клана?

Эти волки обмениваются какими-то дежурными фразами, альфа явно демонстрирует нежелание это обсуждать и, когда Щуплый таки уходит по делам, альфа поворачивается ко мне с заинтересованным выражением лица и с металлом в голосе спрашивает:

— Ничего не хочешь мне сказать?

26.

Цепенею. Понятия не имею, что именно он хочет услышать. И его недобрый запах мне не нравится. Качаю головой.

— Что я должна хотеть тебе сказать? — переспрашиваю с легкомысленным видом.

Он молча берет меня за плечо и ведет к себе в спальню. Снова сюда. Да что ж такое, других мест в его логове вообще нет?

— Зачем ты постоянно приводишь меня в спальню? — пытаюсь придать голосу шуточное звучание, а самой неизменно страшно. Волнительно оказываться с ним наедине и в комнате, где есть кровать.

— Здесь нет камер, — отрезает альфа, запирая дверь за моей спиной, и припирает меня к ней, ставит ладони по сторонам от моего тела.

От него пахнет неизбывным интересом и легким возбуждением, но сейчас запах приправлен нетерпением и флером раздражения.

— Как ты сбежала? — наконец с расстановкой спрашивает он.

Ах это… Сейчас уже неважно, можно рассказать все начистоту, так что пересказываю ему все как было. Альфа слушает и не перебивает. Похоже, он тоже подозревает кого-то из своей стаи в пособничестве Монике.

— А карта как выглядела? — наконец спрашивает он, когда я заканчиваю рассказ.

— Обычная карта, ничего особенного, — произношу на выдохе. Шейд сейчас так близко, что его очень мужской и невероятно вкусный аромат окутывает меня, пробирается в нос, оседает в легких. — Никаких опознавательных знаков на ней не было.