Поднялись на крепостные стены мы с Дороховым вовсе не из праздного любопытства. К полудню в замок должен был прискакать связной курьер-фельдъегерь, который ежедневно доставлял пакеты с указаниями гарнизону Гельфа от командования французской армии. И мы собирались высматривать его в подзорную трубу, которую нашли в вещах покойного полковника Ришара. Время приближалось к полудню, и французский фельдъегерь должен был появиться с минуты на минуту.

К этому времени ежедневно покойный полковник Ришар обязательно составлял суточный отчет, чтобы отдать его курьеру взамен на пакет из штаба и письма. Пожалуй, это и была единственная здешняя «линия связи». К нашему счастью, никаких почтовых голубей в замке не водилось. Так что информацию о штурме срочно отправить не могли. Да и со слов Дорохова получалось, что всех, кто пытался покинуть замок во время атаки, надеясь удрать на лошадях, его бойцы успешно ликвидировали, предусмотрительно устроив засаду на единственной дороге, ведущей к воротам крепости.

Капитан Годэн сообщил нам актуальную диспозицию. И выяснилось, что ближайший французский оккупационный гарнизон размещен в двадцати пяти верстах от замка Гельф на северо-запад, в том самом Ольмюце, где императоры-союзники еще совсем недавно торжественно и блистательно проводили совместный смотр русских и австрийских войск перед Аустерлицким сражением. Но, сразу после проигранной битвы оба императора бежали вместе с остатками своих армий. Я же, попав в плен тяжелораненым, был оставлен умирать в доме мельника той частью французских войск, которая после своей победы возле Аустерлица двигалась на город Острау, находящийся от замка Гельф на расстоянии полсотни верст к северо-востоку.

Еще Годэн на допросе поведал интересные политические новости. Император Австрии сразу после поражения при Аустерлице объявил о выходе из Коалиции с Россией. И буквально со дня на день готовилось подписание сепаратного мирного договора между Австрией и Францией в Пресбурге при посредничестве тамошнего архиепископа. Пруссия тоже предала Россию, так и не вступив в войну против Наполеона, а, вместо этого, подписав в Вене договор, в котором Франция и Пруссия гарантировали друг другу нынешние владения и не возражали против их увеличения. Об этом Годэну сообщил полковник Ришар, получив за день до своей гибели через курьера еще и письмо от своего друга, занимающего высокую должность при штабе.

Сейчас в Острау тоже располагался французский гарнизон. А наши войска за это время отступили к границам России. Так что на помощь от своих мы с Дороховым рассчитывать никак не могли. Оказавшись в глубоком тылу армии Наполеона, нам предстояло решать, как же поступить дальше. Я предлагал немедленно выдвигаться на восток, чтобы попытаться добраться до своих, обходя, по возможности, населенные пункты. Дорохов же возражал против немедленного выдвижения, приводя доводы о том, что его бойцы очень устали, многие из них изранены и нуждаются в передышке, хотя бы на пару суток.

Конечно, я мог приказать срочно уходить из крепости, не теряя ни минуты времени. Вот только бойцов было жалко и мне. Переход нам предстоял трудный и зимний. И потому я согласился с Дороховым в том, что следует немного обождать, оставаясь в крепости, чтобы получше подготовиться к суровому холодному походу сквозь незнакомую местность. К тому же, перед отправлением нам необходимо было где-то отыскать лошадей, чтобы если и не ехать верхом, то, как минимум, везти на них припасы.

А в замке, кроме тех двух лошадок, которые катали бричку баронессы, никаких других не осталось, поскольку всех мобилизовали на войну, а последних запасных коней забрали французы. И отбить их не довелось. Тех двоих вольтижеров, которых послал Годэн верхом за помощью в сторону гарнизона Ольмюца, едва начался штурм, бойцы Дорохова убили из засады вместе с конями. В темноте при лунном свете солдаты целились неважно. И потому они сначала стреляли в более крупные конские силуэты, а уж потом добивали штыками всадников, вылетевших из седел.

С другой стороны, по причине изъятия лошадей у населения, можно было не опасаться, что кто-то из окрестных крестьян, слышавших накануне ружейную пальбу со стороны замка, быстро донесет об этом оккупационным властям. Да и вряд ли кто-нибудь из крестьян мог понять, что же на самом деле происходило в замке ночью. Ведь крепость стояла уединенно в стороне от крестьянского жилья. Могла же, например, баронесса устраивать фейерверк? Или же просто тренироваться в стрельбе вместе с гостями от безделья в качестве развлечения? Почему бы и нет? Неужели же какой-нибудь крестьянин в здравом уме потопает пешком 25 верст, да еще зимой, чтобы сообщить подобную новость властям в Ольмюце? У них и других забот хватает. Снаружи замка не разглядеть, кто там внутри за высокими стенами разместился и что делает. Тем более, что французский флаг над башней я приказал пока не спускать ради маскировки.

Нам же отсюда сверху видно далеко, особенно в оптику. Хоть трофейная зрительная труба в медном корпусе, разумеется, совсем не бинокль, а всего лишь монокуляр, но она, как я выяснил, обеспечивает вполне приемлемое увеличение. Пока Дорохов рассматривал свою саблю, я растягивал телескопическую конструкцию оптической трубы. И вскоре мне удалось заметить одинокого всадника, который приближался по дороге со стороны Ольмюца.

— Как прикажете поступить с курьером? — спросил поручик.

Я ответил:

— Как договорились. Впустить в крепость и захватить живьем вместе с лошадью. Причем, лошадь нам тоже нужна живой и здоровой.

Он сказал:

— Что ж, пойду проверю. Я уже распорядился, чтобы все подготовили.

— И не забудьте, поручик, убрать всех людей из первого двора и поставить у ворот часовых во французской форме из бойцов, понимающих язык противника, как они стояли там, обычно, у Годэна! — напутствовал я.

А Дорохов, уже спускаясь во двор по лестнице, бросил мне: