— Все сделаю. Вы не волнуйтесь. Дышите. Воды хотите?

В коридоре раздался дробный топот. В кабинет влетел тощий юноша в белом халате.

Он глянул на графа и мгновенно начал делать все, чтобы не дать тому покинуть этот мир.

…Закутанная по самые глаза в красный платок с двумя тяжелыми ведрами она шла одна по пустынной улице. Ветер кусал ее румяные щеки, солнце заглядывало в голубые глаза, а снег звонко поскрипывал под ногами.

Душа просила петь, но было слишком тяжело нести эту грешную картошку. Дыхание нужно беречь.

А вот и табличка. Какая же она красивая в зимних узорах!

Засмотревшись на надпись, даже не глянула, что под валенком не снег, а синева тонкого льда.

— Ох, мать-перемать! — только успело прозвучать в утренней тишине.

Последней стала какая-то глупая мысль, что не успела отдать Вере ее любимый красный платок…

Резко вынырнув из чужого воспоминания, я ошалело смотрел на зеленую траву перед самым носом. Голова страшно раскалывалась, болели колени, и к горлу подкатывала дурнота.

Я кое-как переместился на деревянный приступок возле столба и глубоко вздохнул.

Сознание прояснилось. Я смотрел на небо и рад был снова его видеть.

У меня получилось вспомнить последние мгновения жизни Ольги Игнатьевны. Получилось!

Пошатываясь, я поднялся и побрел в сторону дома, где жила погибшая, почти не разбирая дороги. Мне не нужно было спрашивать, которая изба ей принадлежала.

Я просто это знал.

Дальнейшее я воспринимал отдельными кадрами: белый забор, калитка, красная дверь.

Рука тянется, пальцы сжимаются в кулак. Стук.

— Виктор? — удивленно спросила немолодая женщина, выглянув в окно. — Что случилось? Анфисе Александровне плохо?

— Нет, — я мотнул головой, и она тут же закружилась. — Платок. Красный. Он все еще у вас?

— Платок? Какой платок? — едва слышно спросила она, приложив пальцы к губам.

— Ольги. Платок, — тупо повторил я, дыша ртом.

— Олечкин? Конечно, да. Мы ее хоронили без него. А зачем он тебе?

Она исчезла из окна и открыла мне дверь.

— Зачем он тебе? — хмуро спросила она.

— Отдать Вере.

— Виктор, ты в порядке? Ты ведешь себя очень странно.

— Платок. Надо отдать, — как же тяжело было с ней говорить!

Я посмотрел незнакомке в глаза.

— Сейчас же.

— Обожди. Я сейчас, — она вдруг побледнела и умчалась вглубь дома.

Раздался глухой стук, видимо, открыла тяжелую крышку сундука, затем торопливо зашуршали пакеты, и хозяйка вернулась.

— Держи. Мне чужого не надо, — и грубо пихнула мне красный сверток в руки.

— Спасибо. Это будет правильно, — одними губами сказал я, развернулся и побрел прочь.

Едва я вышел со двора, мне стало легче. Грудь больше не сдавливала тяжелая плита, а сердце стало биться ровнее.

К дому Веры я добрался только через полчаса, но меня хотя бы уже не тошнило. Пропала и ноющая боль в голове. С каждым мгновением я чувствовал себя лучше.

Дверь мне открыла темноволосая статная женщина. Увидев в моих руках платок, ее глаза сразу же наполнились слезами.

— Это ваше, — я пихнул ей красную ткань в руки и сразу же ушел.

— Спасибо, — донеслось мне в спину.

Еще через сорок минут я стоял на месте, где умерла Ольга Игнатьевна.

— Ох, мать-перемать, — выдохнул я и привалился спиной к столбу.

И в тот же момент увидел, как едва заметные завитки тумана подхватил ветер. А я сидел и смотрел, как они исчезают в ослепительно-синем небе, как дым от маленького костерка.

Когда растворился последний, слегка подкрашенный алым всполох, в голове раздался легкий звон, как если бы лопнула струна на гитаре.

Я озадаченно потер виски и вдруг увидел светло-голубые блики в воздухе. Они пронеслись мимо меня и втянулись в Санька, который, не спеша, шел в мою сторону.

Через мгновение, блики снова появились, но они теперь витали вокруг друга.

— Жарко! — он сел рядом со мной, и я ощутил вокруг него дуновение ветра. — Только магия и спасает. Ты чего здесь делаешь?

— Ты наколдовал себе вентилятор? — обалдело спросил я, продолжая смотреть на голубые всполохи вокруг него.

— Да, на тебя его бросить?