Но меня больше интересовало не разнообразие предлагаемой еды, а её цена. Поэтому и я, и Пётр долго и внимательно изучали меню, буквально гипнотизируя его, что официант уже откровенно заскучал, глядя на нас, оно и понятно. Вагон — ресторан пока практически пустовал, и новые посетители не входили, поэтому официант терпеливо ждал, пока мы решимся на заказ.

Первым, что называется, созрел Пётр и начал диктовать перечень блюд официанту, а после него уже я заказал, что подешевле, ну, там щи, кашу ячневую с куриной печенью, ещё по мелочи и стакан горячего взвара. Забрав у нас меню, официант ушёл, а мы стали разговаривать, иногда выглядывая в окно.

Через некоторое время нам принесли горячие блюда, и мы приступили к трапезе. К этому времени зал стал постепенно заполняться почтенной публикой, и все свободные столики вскоре оказались заняты. Откуда ни возьмись, появился граммофон, и важный бармен аккуратно опустил граммофонную иглу на первую пластинку.

Заиграла лёгкая музыка, добавляющая нам хорошего настроения, а обилие симпатичных и не очень дам и молоденьких барышень заставило пыжиться, в надежде обратить на себя их внимание. Особенно нам понравилась одна из девушек, вошедшая вместе со своей матерью, высокой и надменной женщиной с затейливой причёской, наверченной на гордо поднятой голове. Девица прошла вслед за ней и уселась прямо напротив, магнитом притягивая наши взгляды.

Барышня оказалась очень привлекательна, и хоть оказалась одета в наглухо застёгнутое платье, посмотреть было на что. Точёное, миловидное лицо, немного изогнутые, удивительно тонкие брови, голубые, как ясное небо, глаза, гибкий стан и длинные ноги, которые сиреневое платье в пол не скрывало, а только подчёркивало. Девушка просто притягивала к себе мужские взоры. Её светлые волосы, с лёгкой рыжинкой, убранные в затейливую, но скромную причёску, дополняли общую картину красавицы.

Она насмешливо посмотрела на нас, сморщила носик и что-то шепнула своей матери, та холодно обернулась, глянула, потом её взгляд переместился на наши почти съеденные блюда, стоимость которых она быстро поняла, судя по её взгляду, сразу ставшему пренебрежительным. Повернувшись обратно к своей дочери, что-то сказала ей, и та, не выдержав, скорчила преуморительную гримаску, смысл которой оказался ясен и понятен даже тупому ослу.

Конечно, мы оба обо всём догадались сами, без всякой подсказки. Пётр сразу же отвёл взгляд и, уткнувшись в тарелку, стал еле слышно ругаться по-немецки, а я покраснел и, также отвернувшись, уставился на свой недоеденный ужин. Аппетит тут же пропал. Нет, мне не стало стыдно своей бедности, я никогда не окажусь по-настоящему нищим и приложу все усилия, чтобы таковым не оказаться, но сегодняшняя бедность — это не порок, просто я ещё не могу зарабатывать, сколько мне нужно, чтобы чувствовать себя человеком, не трясущимся над каждым грошем.

Ничего, всё познаётся в сравнении, кому-то хуже, и намного, а я еду первым классом, ужинаю в вагоне-ресторане, пусть и скромно, но на свои честно заработанные в летние каникулы деньги. Стыд ушёл, пришла злость и обида, я наскоро доел ужин, запив его взваром, Пётр, испытывая похожие чувства, так же быстро доедал свой ужин.

— Официант?! — позвал я.

Тот появился почти сразу, словно давно ожидал, когда же мы уйдём.

— Счёт! — коротко сказал я, — и будьте любезны, принесите ещё стакан взвара, я оплачу сейчас.

— Сей момент. С вас сорок шесть грошей.

Официанту полагалось давать на чай, много дать я не мог, но округлить сумму до полтинника вполне позволительно, особенно, учитывая тот факт, что за нами краем глаза наблюдала девица.

— Пожалуйте, — отдал я новенький полтинник с профилем прежнего императора.

— Благодарствую, — принял монету официант и умчал за моим взваром.

К тому времени, как он его принёс, Пётр тоже доел ужин и запросил счёт. Заказывать он ничего больше не стал и, расплатившись, ушёл, а я остался цедить свой взвар, хотя уже видел, что за наш столик готовятся сесть два господина. Ничего, подождут. Пил я, впрочем, совсем недолго и буквально через пару минут отставил пустой стакан. Встал, одёрнул свой форменный сюртук и пошёл на выход, не удержавшись от мимолетного взгляда на соседний столик.

На девицу я не посмотрел, удержавшись, а вот на даму взглянул, желая хорошенько её запомнить. Наши глаза встретились, я молча кивнул, оказывая ей внимание, и быстро пошёл на выход.

— Рauvre mais fier (бедный, но гордый), — сказала вслед мне дама, но я уже не услышал.

— Что ты сказала, маман? — спросила девица.

Дама повторила, строго глядя на дочь.

— А, понятно. Фи, а с чего ты взяла, что он гордый?

— Женевьева, я учила тебя подмечать всякие мелочи? — осадила сразу же девицу мать.

— Да, маман.

— Ну, так вот, тогда давай разберём сегодняшнюю ситуацию. Тебе шестнадцать, сколько лет этим двум юношам, что сидели за соседним столиком и отчётливо непристойно глазели на тебя?

— Они не глазели, а украдкой смотрели.

— Нет, они именно что глазели, буквально прожигая на тебе дырки. Ну-ка, осмотри себя, нет нигде?

Женевьева слегка покраснела после этих слов и невольно поёжилась, но быстро овладела собой и хихикнула, сочтя вопрос очень забавным.

— Они не огневики, так я им не по глазам.