Астер медленно поднимается. Она протягивает руку Мартине, и та принимает помощь, чтобы подняться. Она ищет взглядом глаза подруги, отчаянно желая узнать правду, но Астер не смотрит на нее.

— Девочки, нам нужно задать вам несколько вопросов, — говорит офицер Парк.

Она приближается, освещая землю лучом фонарика, пока в круге света не оказывается сережка Астер. Через минуту ее напарник уже стоит рядом. Осторожно, не спуская глаз с Астер, он надевает перчатки, потом наклоняется, чтобы поднять серьгу, и кладет ее в пластиковый пакет. После этого он оборачивается к Мартине:

— С вами все в порядке?

Мартина искоса смотрит в ту сторону, куда улетел металлический прут, потом оборачивается к полицейскому:

— Да, все хорошо.

Краем глаза Мартина замечает, что Астер облегченно выдыхает.

Полицейский кивает:

— Вы обе должны проехать с нами в участок. По пути к воротам Уиндермера, где стоит полицейская машина, Мартина слышит слова «беседа», «ваши родители» и «ваше сотрудничество», а потом перестает слушать. Она снова пытается посмотреть в глаза Астер, но та отводит взгляд.

Наконец-то проснулась.

Вернее, не совсем так. Я бодрствую часов по шестнадцать в сутки — обычно больше — с тех пор, как больше двух месяцев назад оказалась в «Тропах». Не меньше 1040 часов бодрствования. Но теперь, в последние несколько дней, мне кажется, что я пробуждаюсь от очень долгого, путаного сна. Такое бывает по утрам после того, как принимаешь что-нибудь, чтобы уснуть. Снотворное еще в твоей крови, от него расплываются контуры предметов и колышется воздушная завеса между тобой и ярким утренним светом. Но ты уже не спишь. Ты пытаешься выбраться на поверхность.

В определенных вещах я теперь точно уверена. В новогоднюю ночь что-то произошло. Что-то очень страшное. Но я не была в Херрон-Миллс. И я не убивала Зоуи Спанос.

Прошло почти две недели с тех пор, как мои адвокаты подали ходатайство о снятии обвинений, и пять дней с тех пор, как обвинение направило свой ответ, и пока мы ждем, чтобы судья назначила дату слушаний, мне сообщают, что «Тропы» наконец-то дали согласие расширить список возможных посетителей, о чем я просила еще в августе. Адвокаты советуют мне отказаться от этой встречи, указывают, о чем мне ни в коем случае нельзя говорить. Обри, суетливая соцработница, прикрепленная ко мне, говорит, что я должна делать все, что «пойдет на пользу моему психическому и эмоциональному здоровью и благополучию». Спасибо, Обри. У меня уже пару месяцев есть некоторые проблемы и с тем, и с другим.

Но этот разговор мне необходим. Я пыталась связаться с отцом Зоуи несколько недель — по его рабочему адресу, чтобы ни Астер, ни миссис Спанос не увидели моих писем. Днем в пятницу тюремщица, от которой всегда пахнет сандаловым деревом, сообщила, что Джордж Спанос ждет меня. Теперь, когда я уже ни капельки не сомневаюсь в собственной невиновности, желание увидеть его стало еще сильнее. Мы поднимаемся наверх.

Мы оказываемся в холле — холодном помещении, которое старается казаться теплее за счет обшарпанных оранжевых и желтых диванчиков и нескольких окон, которые не мешало бы помыть. Несколько заключенных со своими посетителями сидят на подушках диванчиков, опираясь локтями на столы. Пара надзирательниц у стены возле двери напоминает ястребов, готовых спикировать на добычу. За небольшим белым столом, уставившись в подернутый маслянистой пленкой кофе, сидит отец Зоуи. Я несколько недель пыталась с ним увидеться, но теперь, когда он здесь, у меня в животе урчит от волнения. Я ковыряю отслаивающуюся краску на столешнице.

— Я пытался прийти раньше, — наконец говорит он. — Получил твои письма, но меня не было в твоем списке посетителей.

— Я знаю.

Я на секунду встречаюсь с ним взглядом, потом отвожу глаза. Из головы никак не идет выражение ненасытной, дикой скорби, которое я видела в его глазах в тот единственный раз, когда мы встретились в тот вечер в его доме. Он хочет знать, почему я созналась. Я хочу знать, почему он не сказал мне правду.

Прежде чем я успеваю произнести «показания под давлением», или «ложные воспоминания», или «нарушение мыслительных процессов», или «неправомерные действия полиции», он говорит:

Я знал, что ты и сама со временем обо всем догадаешься. И ты заслуживаешь того, чтобы знать правду.

Я оставляю в покое краску.

— Сначала я решил, что все дело в зависти. Жизнь Зоуи — у нее было все. Когда Астер в июле привела тебя в наш дом, у меня дрогнуло сердце. Эта девушка так похожа на мою дочь. Работает няней в семье по соседству от дома ее жениха. Подружилась с Кейденом. Подружилась с моей младшей дочерью. Влезает в жизнь Зоуи.

— Я не… — начинаю говорить я, но он поднимает руку.

Неужели все так и выглядело? Возможно, именно так оно и было.

— Когда через десять дней ты призналась в убийстве, я подумал… Конечно же вы встретились. Конечно же ты ее возненавидела.

Сердце колотится. Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. Его зрачки расширены.

— Не думаю… — говорю я наконец, потом начинаю снова: — Мы с Зоуи не встречались. Не так, как мне это казалось. Но она пыталась связаться со мной. В декабре, перед самой смертью. Она нашла меня в сети. Сказала, что нам нужно встретиться лично. Предлагала приехать к ней в Херрон-Миллс. Поэтому я и решила… Но я не приезжала. Я не ответила на ее сообщения. Прошлой зимой я не была в Хемптонсе.