Если дорога во Львов была по большей части созерцательной, не считая разговоров с Володей, то в этот раз мне не до созерцания. Потому что я слушаю Ярасланова.

Он сидит, подогнув ногу под себя, уже довольно долгое время. Я невольно отмечаю, что ему это не причиняет ни капли неудобства. Он вообще гнется словно лоза, просто раньше я не видел так близко каждое движение, а теперь вот оно, смотри да изучай.

Три пуговицы на рубашке расстегнуты, временами мелькает серебряный блик цепочки. Интересно, на ней что-то висит? Когда я его видел в комнате, ничего не было.

– Значит, Создатель ничего не может поделать со своими… с тем, кого создал?
– осторожно спрашиваю я.

Ярасланов откидывает с лица светлые пряди, немного морщится. Похоже, его раздражает дорога, но он прекрасно понимает, что с этим ничего не поделать, и пытается хоть как-то держать себя в руках и не сорваться на мне.

– Может. Например, не выпускать их, - отвечает он.

Я жду какой-то кривой усмешки или намека, что это такая злая-злая ирония, но Ярасланов чудовищно серьёзен. От этого немного не по себе.

– Я сейчас не шучу, - говорит он, будто угадав мои мысли, и поднимает взгляд. Там странная задумчивость, ни намека на прежнее ехидство. Интересно, настоящий Богдан Ярасланов передо мной сейчас? Или все же был тогда, а теперь просто на какое-то время показал свою усталость? Он продолжает:

– Создатель не может не создавать, это как… вот скажи, Антон Шут, ты можешь не писать?

Вопрос ставит в тупик.

Можешь не писать - не пиши.

Не эту ли фразу встречает каждый, кто решает сесть за чистый лист и начать свой текст?

Можешь не писать…

Не могу.

Это я понял давно. Даже если что-то случится в моей жизни и я решу сделать перерыв, это не значит, что перестану думать на тему: как это написать?

Наверное, каждый из нашего писательского племени однажды ловит себя на том, что любую ситуацию пытается разложить на строки, обернуть в буквы, разделить знаками препинания и оставить на бумаге. Первые рассказы я писал в тетрадке в клеточку душой и тупым карандашом. Потом перечитывал и казался себе жутко талантливым.

Со временем тетрадки сменились на программы, клавиатуру и монитор, но прежнее «как это написать?» не изжить. Оно пропитало собой всё моё естество. Даже если я сменю работу, перестав быть коммерческим писателем, писать… не перестану. Это как однажды ты научился ходить, так и тут.

– Нет, - отвечаю чистую правду.
– Не смогу. А ты?

Он внезапно моргает. Кажется, не ожидал такого вопроса.

– Не знаю, - признается честно; я чувствую, что честно, и продолжает: - Мне это нравится. Позволяет забыть о том, каким чудовищем я создан на самом деле.

– Чудовищем?
– переспрашиваю я.
– Это цитата из книги?

На губах Ярасланова появляется кривая ухмылка, а в глазах снова то присущее ему выражение - снисходительность и мягкая насмешка:

– Это цитата из жизни, Антон. Ну да ладно. Нравится тебе это или нет, но уже ничего не поделать. Талант у тебя и правда… сильный. Ты можешь вытягивать на свет тварей, которых создало твое воображение. Почему тварей? Обычно при создании чего-то страшного и непонятного уходит больше эмоций, поэтому твари и выходят первыми.

– Твари выходят первыми, - хмыкаю я.
– Знаешь, прекрасное название для романа.

Он смотрит на меня, потом кивает:

– Согласен. Запомню. А то что-то прямо мучаюсь с названием новой книги.

На несколько минут повисает тишина. Я ждал не такого ответа, но уж какой получил.

– Что… - пытаюсь сообразить, как сформулировать вопрос.
– Что мне нужно делать, чтобы научиться не выпускать… такое? И какова в этом всем твоя роль?

Ярасланов откидывается к стенке, как раз на мягкий подголовник, и хмыкает:

– Не выпускать тварей будешь учиться сам. Но я тебя хочу кое-кому показать. Конечно, он чертовски необщителен, угрюм и не любит людей, но умён и знается на всяких интересных вещах. По крайней мере сумеет что-то подсказать. Ну… надеюсь на это… Что касается меня… Нет, Антон, я никого не создавал, хотя по лицу вижу, что ты мне не веришь. Но это правда. Я не Создатель. И никогда им не был.

– Тогда кто?
– уточняю я, не собираясь давать ему возможность уйти от ответа.
– Почему ты оказываешься все время рядом со мной? А сейчас и вовсе конвоируешь домой?