– Сара Абрамовна, смею напомнить, это вы захотели со мной встретиться.

– Да. И я имею вам кое-что сказать…

Сара Абрамовна всегда имеет что сказать, Чех это прекрасно знает. Поэтому просто подхватывает её под локоток и уводит подальше от шумного центра. Снова прогулка - и вот он уютный сквер за Оперным театром, Чеху особенно нравится его название на французский манер - Пале-Рояль. Каждый раз, когда произносишь, кажется, что во рту круглый леденец с яблочным вкусом.

Они занимают места в уютном кафе, столик стоит прямо у маленького фонтанчика. Журчание воды сливается с пением птиц. Янтарь в кольцах Сары Абрамовны горит кусочками солнца, оправленными в серебро.

Она открывает меню, задумчиво скользит по нему взглядом.

– Эммануил Борисович, что там Димочка?
– спрашивает, легко переведя тему с обсуждения реконструкции городских зданий.

Чех чуть приспускает очки, смотрит поверх них на свою спутницу.

Димочка… Димка Мороз после знаменательных событий стал Дмитрием - молчаливым, угрюмым человеком, который не в восторге от живого общения. И его можно понять. Быть Якорем - притягивать всех и вся, не только людей, но и тех, кто человеческому вообще не относится. Поэтому он живет один, работает и… не пытается это как-то изменить.

– Как был, Сара Абрамовна. Вашими молитвами.

– Эммик, шо вы сразу начинаете? Если я помолюсь, то тех, за кого я это сделаю, потом придется очень долго отпевать. Я и религии - вещи несовместимые. И не надо на меня так смотреть, здесь не будет алтаря Троим и Сестре. Мне не стыдно.

– Упаси меня небо иметь алтарь при жизни, - смеется Чех.

– А что же в Киеве?

– А там не я. Там Стольный. А он, знаете ли, не лишен некоторой привязанности к любопытным вещицам. Уж простите старика.

Сара Абрамовна закатывает глаза. Ну да, ну да, не такая уж разница в возрасте у Чеха со старшим братом. Но как же промолчать?

– Не сложилось у них с Зоечкой, не сложилось, - вдруг качает она головой.

И вот тут Чех, пожалуй, удивляется, ибо слышит в голосе нечто вроде… сочувствия.

– Зоечка слишком… горячая, - замечает он.

– Солнечная, - невинно хлопает ресницами Сара Абрамовна.
– Такое солнышко, не так ли?

Перед глазами Чеха возникают сожженное поле, вспыхнувшая заправка, почерневшая кожа на тонких руках, огонь-огонь-огонь и вечный шёпот: «Кара… кур…». Это Солнышко сжигает до дотла.

Он поднимает взгляд на подошедшего официанта, которого легким движением руки подозвала Сара Абрамовна.

– Молодой человек, запишите мидии в сливочно-сырном соусе, вот этого сладкого карасика, это вот салатное недоразумение с авокадо и лепешку.

Чех кашляет в кулак, чтобы сдержать улыбку при виде лица несчастного официанта.

– Стейк из тунца, - добавляет он.

– Пить… - Сара Абрамовна изучает винную карту.
– Нам есть что отметить.
– Стук алого ногтя об отшлифованный янтарь.
– Даже три раза.
– Стук, стук, стук.
– Поэтому я хочу белое.

– Сухое?
– учтиво предлагает официант.

– Оставьте себе, - отмахивается она.
– Несите полусладкое, и не слипнется, и примирит с кислой физиономией собеседника.

Бедняга улетучивается так быстро, что Чех не успевает возмутиться.

– Сара Абрамовна, вы бессовестно неучтивы к старшему по чину, - мягко укоряет он.
– Где же хоть капля любви?

– Зачем мне любовь, когда есть деньги?

Чех понимает, что крыть нечем. И только усмехается. Всё же Городовые - прекрасные существа. Они не взывают к чему-то светлому, бескорыстному и необъяснимому. Им всегда есть чем спустить на грешную землю. И это радует, потому ясно, чего можно ожидать от каждого из них.

В ожидании заказа Сара Абрамовна закуривает. Между алыми ногтями белеет белый цилиндрик сигареты, дым сегодня пахнет какими-то цветами. Сменила пристрастия?

– Эммануил Борисович, - снова она переходит на уважительное обращение.
– Есть проблема, которую надо решать, как бы мне сейчас ни хотелось не видеть вас ещё долго.

Чех тоже меняется в лице. Теперь это холодный, невозмутимый Следящий Южного региона, который сильнее Городовой.

– Какая же?

В её бездонно-светлых глазах что-то ослепительно вспыхивает:

– Каракурты не убили Дымкевича. Он снова появился в Одессе.

Тот, о ком не знает Дмитрий Мороз

Наше время

Если прикрыть глаза, то солнце светит так мягко и ласково, что кажется, будто оно разгорается даже под веками. Ветерок временами налетает прохладный, совершенно не весенний, но я ничего не имею против. День отличный. Даже не беря в расчет, что мне надо прямо сейчас покинуть Львов. Внутри все почему-то замерло. Нет сожаления - только светлая грусть. Пожалуй, надо разобраться с бедламом, ворвавшимся в мою жизнь. А потом уже снова можно приехать.