Шрифт:
Радуясь, в тайне, разумеется, исключительно в тайне, что сегодня все прошло удивительно просто, отполз на исходную, потом, снова матерясь и снова ползком за брошенным «булл-папом»…
Когда пришел в себя, вокруг были омерзительно белые стены, омерзительно белые халаты и омерзительно белые маки, над которыми блестели глаза.
Разные глаза.
Зеленые, карие, серые и черные.
Добрые, холодные, жесткие и блестящие от слез.
Я проклинал генерала каждый раз, когда удавалось заснуть и проклинал его, когда просыпался.
Наверное, многие врачи мира тех времен обменяли левую руку на знание о тех операциях, что я прочувствовал на собственной шкуре.
Мне ломали ногу, надстраивали кость, заживляли и снова ломали, наращивая по миллиметру, подчищая следы и снова ломая.
Отходя от обезбола я матерился, матерился снова улетая на крыльях наркоза.
Я знал всех врачей в глаза и по голосам, медсестер по шагам и прикосновениям.
Но больше всего я хотел найти того умника, что полосонул по луже самыми настоящими, боевыми…
О, сколько бы я ему сделал!
Я смотрел на себя в зеркало и улыбался… Сегодня сняли гипс, сегодня я снова выйду на улицу, в то белое марево, которым подменили мое лето.
Мое сумасшествие окончено…
– … С вами все в порядке? – Девушка-швея замерла, ожидая моего ответа. – Может, водички?
– Ага… - Я улыбнулся, играя человека у которого внезапно упал сахар. – Простите, видимо, сахар упал…
– Сейчас я принесу чай и у меня есть шоколадка!
Глава 4
Когда-то, давным-давно, по бескрайнему Бухтарминскому водохранилищу и Иртышу бегали шустрые «Ракеты», ходило «Полесье», а «Метеорами» и вовсе никого было не удивить.
Времена прошли и судоходство отошло в разряд дорогого удовольствия, когда едут не по делам, а ради форса и очень недешево…
Я сладко потянулся, вспоминая свое детство и долгий вояж по родне – Курчум, Раздольное, Маралиха, Маркаколь и лесной Лениногорск, на который лес просто съезжал с горы.
Эх, во времечко-то было!
Кобылье молоко, лекарственные травы, рыбалка и ночные костры…
Пока мамочка правила нервы, я отдыхал от школы, искренне мечтая жить в этих местах.
Местах, где зимой, как мне рассказывали, волчий вой разносится на километры, где выйдя в лес по грибы можно нарваться на медведя, а с горки может спуститься снежный барс.
Насчет волчьего воя – исключительная правда, кстати говоря, вон, серые заливаются, аж невольно даже у меня нервишки играют.
Насчет барса не знаю, а вот пара медвежат вчера вечером устроила такое шоу, что все отдыхающие за животы держались, уж больно потешно медвежата гоняли свои миски по здоровенному вольеру, кувыркаясь и пихаясь лохматыми боками.
Дождавшись очередной заливистой трели, открыл окно и распался паром, спеша на встречу.
– А-а-у-у-у-у-у-у! – Завывали волки слева-снизу, жалуясь на холод и ночь.
– А-а-у-у-у-у-у-у!
Пятнадцать минут неспешного полета и вот он, хорошо знакомый с детства заливчик, на берегу которого расположилась ватага существ, сильно отличающихся от людей.
Пара моих сородичей, при виде меня скривились и отошли в сторону, даже не пытаясь скрыть своей неприязни.
Семейка ликантропов, при виде меня приветливо помахала руками, добавляя ложку меда в эту бочку дегтя.
Ворох мелких эльфов, в кои-то веки вылезших из своих тайных дубрав, что преграждают путь к Шамбале, носились вокруг сосен и облетевших берез, освещая их своим блеском.
Водяной дрых, леший недовольно ворочался, намекая, что ему пожрать, да еще дрыхнуть и дрыхнуть, а то этой весной предстоит натворить много дел мелким людишкам, чтобы не мнили себя венцами творения.
На ледяной отмели щелкали хвостами и лязгали зубами две свеженьких утопленницы-водянки и пара тяговых сомов, приперших к берегу останки, судя по всему, «Гран Витары», в которых сладко дремала русалка, развалившись на разложенных креслах салона.
Девять гномов – изначально их было семь, но стереотипы пришлось ломать – уже оборудовали кострище, метров трех в диаметре и только и ждали отмашки, чтобы начать наш чудный праздник.
Пробегающий мимо волчонок, то и дело сваливающийся на четвереньки, радостно завыл, оповещая мир о том, что сейчас творится на берегу этой дикой реки.