— Бабулечка, я все-все умею! Даже отличить вилку для лобстеров от вилки для улиток! Как раз пригодится мне во Франции!

— Не люблю улиток, — мама кривится, а мы с Эми смеемся.

— Лучше расскажи, кто еще с вами поедет и какая программа? — интересуется моя мама.

— Программа максимум! А поеду с папой и Инессой, — Эми кривится.

— Дочь!

— Мам! — в тон мне отвечает она. — Поверь, ее тошнит от меня ничуть не меньше, чем меня от нее. Это взаимно!

— Эмилия, ты становишься маленькой хамкой, — делает ей замечание моя мама.

Дочка неожиданно серьезнеет, перестает дурачиться.

— Если бы она нормально со мной общалась, я бы слова плохого о ней не сказала. Со мной даже дружить не надо, нужно просто обращаться по-человечески. А если она в открытую показывает мне, что я ей как кость в горле, то пусть готовится к тому, что я буду делать так же в ответ.

Отрезаю мясо и кладу кусок в рот, медленно пережевываю, размышляя, как бы потактичнее поднять эту тему с Германом. В принципе, мы уже неоднократно обсуждали напряженные отношения между Эми и Инессой, но все как-то не можем прийти к нейтралитету.

— Вообще, я хочу, чтобы мама с папой снова сошлись.

Кусок встает поперек горла, и я начинаю неистово кашлять. Папа давится водой и плюется ею.

— Да что происходит? — вопит мама.

Эми хлопает меня по спине, а папа вытирает мокрые усы.

— Я вот тоже не прочь узнать, что тут происходит! — говорю возмущенно и смотрю в глаза дочери.

— А что?! — она ведет плечом. — Я люблю и маму, и папу. Это нормально, когда ребенок хочет, чтобы родители были вместе.

Мама вздыхает и делает большой глоток из бокала, смотрит на меня устало:

— Не ты одна, Эми, этого хочешь.

— Мам! — вскрикиваю неожиданно громко. — Ну ты-то куда?! Зачем потакаешь Эмилии? У нас с Германом нормальные дружеские отношения, всех все устраивает. У него есть женщина, я тоже не одна. К чему вы сейчас ворошите прошлое?

Я сама не могу понять свою реакцию.

Внезапно мне становится… больно.

То ли это оттого, что ночью я почувствовала себя одиноко, то ли оттого, что в последнее время наши отношения с Германом будто бы изменились. Что-то незаметно, но сбоило.

Я срываюсь и выхожу на улицу. У родителей на участке прудик, и я иду к нему, сажусь на лавочку в тени плетущейся розы. Замираю, глядя на воду, а сама пытаюсь понять себя. Что происходит со мной? Откуда этот нервный срыв?

— Ты всегда уходила сюда, когда тебе было грустно, — говорит папа, садясь рядом со мной, и толкает меня плечом.

— Мне не грустно.

— А глаза почему на мокром месте?

И естественно, после этих слов из глаз срываются слезинки. Папа протягивает руку и стирает их, улыбается по-отечески.

— Ты любишь его?

— Кого? — ладно, я знаю, о ком он спрашивает.

— Германа.

— Нет, — отвечаю тихо, но папа почему-то кивает. — У нас есть прошлое, пусть и короткий, но брак. Дочь. Вы. Его родители. Он не чужой мне, но любовь… я не знаю, пап.

Он обнимает меня за плечи и притягивает ближе, укладывает себе на грудь, будто я не тридцатитрехлетняя взрослая женщина, а… просто его ребенок.

— Еще когда вы женились, я знал, что долго ваш брак не протянет. А если и протянет, то станет жалким подобием семьи.

— Почему же тогда ты не остановил меня?

— Как можно остановить танк? — смеется по-доброму. — Юношеская любовь — страшная сила. Да и ты должна была сама пройти через это все. Ты бы никогда не поверила моим доводам.

— Да, наверное. Пап, я не жалею, что вышла замуж. Этот брак, он просто был…

Не могу подобрать слов.

— Не вовремя.

— Рано, — киваю. — Мы были не готовы.

— Я понимаю, дочь, — поднимается, гладит меня по голове. — Просто помни, что настоящие любовные истории никогда не заканчиваются.

Папа уходит, а я задумчиво провожаю его взглядом.

Тамила

— Тамила, к вам посетитель, — мнется в дверях моя помощница Валя.

Заглядываю в блокнот.

— Хм… странно. Я сегодня никого не жду.

— Да, у вас на сегодня нет встреч в календаре, — тут же кивает она.

— Очень интересно, — откладываю в сторону планшет. — Посетитель представился?