Занятия продолжались уже полтора месяца. Брат Гийом часто присутствовал на занятиях по гимнастике, борьбе или фехтованию, наблюдая, как его любимец шутя разделывается с любым из своих товарищей. Однажды во второй половине февраля брат Кристофер устроил сражение между новициями, разбив их на две группы по шесть человек, стараясь, чтобы в каждой из них было одинаковое число сильных и слабых шпажистов. Ласло в сражении участия не принимал, так как его присутствие сразу давало бы одной из команд решающее преимущество.

Напротив, Кристофер велел ему стать наставником одной из команд по своему выбору и самому решить, какой тактики придерживаться в схватке. Наставником другой команды стал сам брат Кристофер. Схватка должна была состояться на морском берегу.

Коадъютор с удовольствием наблюдал, как Ласло, отведя своих бойцов в сторону, чтобы звуки его голоса не долетали до противоборствующей стороны, разъясняет им, что надо сделать для победы. Брат Гийом не знал, дельные он даёт указания или нет — да это сейчас было и не важно. Главное — как его слушали другие новиции: внимательно, без ухмылок и словесных подковырок, явно признавая в нём старшего. И старшего не по возрасту и не потому, что его назначил наставник, а по существу — как более знающего и опытного человека, который не пойдёт на поводу у своих чувств и настроений, а, напротив, который способен повести за собой.

Брат Гийом отметил, что Ласло не забыл проверить, чтобы на кончик каждой шпаги был надет колпачок из кожи и дерева для предохранения от случайного ранения. И схватка началась!

Брат Кристофер, коадъютор и Ласло стояли чуть в стороне, наблюдая за сражением. Они внимательно следили, кто пропускает удары, выводя его из битвы как погибшего или раненого. В этот момент брат Гийом почувствовал где-то там, внутри, за рёбрами, что-то шевельнулось и сердце сделало два лишних удара. Он встрепенулся и огляделся. Берег, если не считать сражающихся новициев, был пуст, и лишь вдалеке в море шла венецианская галера. Ход её не был быстрым, вёсла не порхали, как крылья бабочки, а неторопливо и мерно поднимались и опускались в слабо волнующиеся воды Адриатики.

Это ощущение было брату Гийому знакомо. Оно всегда сопровождало его в странствиях, вовремя извещая о предстоящих изменениях, побуждая усилить внимание. "А что же сейчас? — думал он. — Я уже восемь лет обучаю новициев и не думал, что Святой престол снова будет нуждаться в моих услугах. Но почему же это ощущение возникло именно сейчас? Не из-за той ли галеры, что идёт из Венеции на юг? Если так, то находящиеся в ней люди направляются в Рим, следовательно, она идёт до Пезаро, откуда через горы прямая дорога до Вечного города".

В его глаз как будто попала мушка. Он моргнул — что такое? Где-то там, вдали, что-то мелькнуло, какая-то искорка зажглась и тут же погасла. И без сомнения, это тоже было связано с венецианской галерой. Коадъютор знал, что неаполитанец делла Порта недавно создал некий оптический прибор, способный приближать далёкое. Прибор, совершенно незаменимый в морском деле — трубу с несколькими линзами. И, вращая отдельные части трубы, можно было хорошо разглядеть, что находится на разных расстояниях от смотрящего. И что капитаны кораблей, состоявшие на венецианской службе, получили эти чудовищно дорогие трубы, линзы которые, правда, выдают наблюдающего бликами солнечного света. "Они смотрят на нас", — подумал коадъютор, и сердце его снова сделало два лишних удара, но теперь это были не просто волнующие, а радостно волнующие удары. Нет, конечно, наставлять юных новициев — дело хорошее и нужное, но он так истосковался по тому настоящему, с чем был связан всю свою жизнь и даже сейчас, в шестьдесят два года, поддерживает тело своё в том состоянии, в котором оно способно служить ордену не только в деле наставничества. "Скоро что-то случится", — подумал он, уже равнодушно наблюдая, как новиции из группы Ласло ловко разделываются с последними соперниками. Теперь оставалось только ждать, и ожидание это станет недолгим — брат Гийом был в этом совершенно уверен.

Он оказался прав: на следующий вечер прилетел голубь из Рима. Кардинал Комо срочно требовал его к себе. Закончив читать письмо, брат Гийом улыбнулся: снова Русское царство! Девять лет назад он потерпел там поражение, хотя и не по своей вине. Он сделал всё, что мог, но обстоятельства, от него не зависящие, оказались сильнее. Сейчас он обязан восстановить свою репутацию. И кажется, Святой престол сильно заинтересовало предложение, которое везёт русский посланник. И не только Святой престол, это совершенно точно! Галера, которую он видел вчера, сейчас могла дойти лишь до Пезаро, и русский посланник никак не мог оказаться в Риме так рано. Однако в окружении папы уже осведомлены не только о самом посланнике, но и о тех предложениях, которые он везёт. Наверняка его уже принял Николо да Понте и дал знать в Рим голубиной почтой. А там сообщение посчитали настолько важным, что, не дожидаясь посланника, отправили письмо сюда, в Равенну, призывая его, Гийома. Он лучший знаток Руси — в этом нет сомнения, и кажется, ему вскоре предстоит дальнее путешествие.

На следующее утро брат Гийом, сменив монашескую рясу на партикулярное платье [59] , пришпоривая коня, выехал из Равеннского монастыря. Путь его лежал на юг — в Рим.

Антонио Поссевино уже несколько недель пребывал в мрачном расположении духа: его недавний визит в Швецию оказался безрезультатным. И помнил ведь прекрасно, что уныние — один из главных грехов [60] , но как тут не впасть в грех, когда твой труд в течение нескольких лет оказывается напрасным! Перед ним лежал лист чистой бумаги, возле которого стояла чернильница с опущенным в неё хорошо очиненным гусиным пером. Он собирался изложить на бумаге мысли, касающиеся дальнейших путей экспансии католицизма. В личных беседах он не раз говорил об этом и папе, и кардиналу Комо, с недавних пор ставшему его ближайшим помощником. Кардинал теперь постоянно сидит в Риме, оставив свой находящийся на севере Италии диоцез [61] приближённым. После нескольких разговоров с ним Поссевино понял, что кардинал нужен папе как послушный и деятельный исполнитель. Оригинальных мыслей от него ожидать не приходилось, но на вторых ролях он был вполне на своём месте. В силу ограниченности ума кардинал к придворной интриге не был способен, чем вполне устраивал понтифика. И самое главное, он умел хранить тайну — его святейшество мог быть абсолютно уверен, что ничто сказанное в личной беседе не выйдет за пределы кабинета, где происходил разговор.

Сейчас следовало изложить мысли на бумаге. Поссевино уже взял перо в руки, но, посидев так немного, в чернильницу его окунать не стал и положил возле бумаги. Следовало ещё раз всё хорошо обдумать.

Казалось бы, он сделал всё, чтобы вернуть шведский королевский двор в лоно католической церкви. Король Юхан Третий оказался податливым, словно скульптурная глина, и из него почти удалось вылепить нужную Святому престолу фигуру. Да и королева Екатерина Ягеллонка, истовая католичка, здорово помогла ему, нашёптывая мужу ночами слова увещевания, призывая порвать с этими лютеранами, заполонившими не только королевский двор, но и улицы столицы и других городов королевства.