— Ваше святейшество, — снова поклонился Поссевино, — учитывая, что брат Гийом будет выполнять в Русском царстве тайную миссию, видеться им с Северингеном не стоит.

— Вот и пусть посмотрит на него со стороны. Брат Гийом — человек наблюдательный, к тому же хорошо знает русских, поэтому может заметить нечто такое, что ускользнёт от нас с тобой. Из Венеции пишут, Северинген произвёл впечатление не очень умного человека.

— После того как ваше святейшество встретится с русским, нам следует собраться, включая и брата Гийома, и решить, какой стратегии придерживаться в отношении Московии.

— Соберёмся, соберёмся, — закивал папа, — я, кардинал Комо, ты и брат Гийом. Думаю, дня через три и соберёмся. Тебя известят. А сейчас позови слуг, пора заканчивать это.

И он указал рукой на тазик с водой, в которой медленно оседали на дно листья неизвестного Поссевино растения.

Иезуит понял, что аудиенция закончена. Сделано главное: папа подтвердил, что он, Антонио, назначен в Московию легатом [80] .

Он возвращался в свои апартаменты в Апостольском дворце, и ему казалось, будто в разговоре с папой была некая незавершённость, какая-то малая недосказанность, неточно или неполно выраженная мысль. Это у Поссевино было с детства: ощущение чего-то упущенного свербило, пробегая упругой зудящей волной от затылка вниз по позвоночнику. И он с детства выработал в себе привычку концентрировать внимание на мысли о том, что же именно было упущено. Для этого следовало восстановить в памяти весь разговор с понтификом и тщательно разобрать каждое слово, каждую мысль.

Конечно, самым важным было его назначение легатом. Но это однозначное утверждение, которое не предполагает двоякого толкования. Да было бы и странно, если бы папа думал отправить в Московию кого-то другого. Пусть он, Поссевино, ещё не бывал там, но кое-что о московских делах он знает: шведская миссия, хоть и неудачная, существенно обогатила его знаниями о Русском царстве. Он даже видел русских пленных, хотя говорить с ними не стал — это были простые солдаты, возможно, даже неграмотные.

Тогда что? Может, это касается брата Гийома? Но тут тоже всё предельно ясно. Коадъютор имеет несомненные заслуги перед Святым престолом, а на интригу при дворе не способен не по глупости, как кардинал Комо, а исключительно по внутреннему убеждению. А уж ума-то брату Гийому не занимать! Будь он глупцом — любое из его многочисленных предприятий в иных державах легко могло окончиться смертью. Поссевино читал отчёты брата Гийома и прекрасно понимал, в каких условиях тому приходилось работать.

Интриги при папском дворе Поссевино даже в расчёт не принимал: слишком уж большой вес он имеет, чтобы его можно было подвинуть с занимаемого им места. Да и папа только что подтвердил незыблемость его позиций. Возможно, конечно, что некто плетёт тонкую интригу, которая пока не попала в поле его зрения. Но это значит, что интрига эта ему в настоящее время не угрожает. А как только она станет значимой для его положения при дворе, сохранить мерзкие каверзы в тайне будет невозможно: слишком много у него соглядатаев, которые или обязаны ему лично, или получают хорошую плату.

Кардинал Комо? Поссевино лишь внутренне улыбнулся при этом имени. Тогда кто? Может, сам Томас Северинген? Но Николо да Понте написал, что русский посланник невеликого ума. Хотя постойте, постойте. Иезуит всегда следовал правилу составлять мнение о человеке самостоятельно, без чужих указаний. Существовали люди, к чьему мнению он прислушивался, но таких было очень немного. И нынешний дож Венеции к ним не относился.

Да, этот русский. Кажется, да Понте написал, что принял посланника русского царя Ивана. А определение его статуса совершилось после предъявления царской грамоты. Тогда почему в Риме Северингена разместили не в папском дворце, как это положено посланнику, а во дворце герцога Сорского?

Поссевино после того, как воспылал идеей распространения католицизма посредством унии на восток, тщательно изучил историю отношений Ватикана и Москвы. В 1525 году Рим уже посещало русское посольство, которое возглавлял Деметрий Эразмий [81] , и посланника русского разместили тогда в Ватикане.

Он ещё не видел царской грамоты, которую предъявил Северинген. Наверное, стоит глянуть, как там обозначен его статус. Наверное, надо обратиться к переводчику, который следует с русским от самого Балтийского моря. По сообщению да Понте, это итальянец из Милана, поэтому вряд ли будет особо верен своему нанимателю.

Иезуит чувствовал, что нашёл ту ниточку, дёргая за которую он заставит русского делать то, что он скажет. Как бродячий кукольник заставляет плясать куклу-марионетку Пульчинеллу. Поссевино улыбнулся: слишком молод и глуп ты, Северинген, чтобы избежать цепких рук братьев-иезуитов. Слишком глуп.

Несомненно, во дворце герцога Сорского его разместили потому, что в грамоте он указан не как посланник, а как простой курьер, задача которого — доставить письмо ко двору папы Григория Тринадцатого — и только! Наверняка ему предписано отказаться от ведения самостоятельных разговоров, наверняка! А там, в Венеции, он проявил своевольство и назвался тем, кем не являлся, — посланником! А что папа не обратил на несоответствие сообщения да Понте и записи в грамоте от царя Ивана — так то ему, Антонио, только на руку: пусть понтифик лишний раз утвердится в мысли о незаменимости только что назначенного в Московию легата.

Он не знал, насколько тяжко карается в Московии принятие на себя звания, которым в действительности не обладаешь. Но, учитывая общую суровость нравов северной державы, о чём он наслышан, Северингена за это вряд ли просто пожурят. И теперь надо лишь удостовериться, верны ли его предположения. Что надо для этого сделать, он уже решил: тайно поговорить с Франческо Паллавичино и ознакомиться с грамотой, которую предъявил русский.

Поссевино улыбнулся. Впервые после шведского фиаско у него было прекрасное настроение!