Портить его имущество — это какой-то детский сад.

Переспать с кем-то на стороне и гордо улыбнуться — «один-один, милый!» — вообще полный бред.

Да и не смогу я… лечь под другого при живом муже…

— Мам? — сын останавливается напротив и смотрит на меня.

— Доброе утро, — натягиваю улыбку и откладываю нож.

— Раннее утро, а ты уже готовишь! — дочка проходит мимо и включает электрический чайник. — Я такая голодная! Максим, ты яичницу будешь?

— Буду.

— Пожаришь?

Максим недовольно выгибает губы и руки скрещивает на груди.

Я смотрю на сына, и узнаю в нем черты моего мужа. Красивый парень. Даже думать не хочу, сколько сердец разобьет Максим. Или уже разбил.

Как Рома разбил мое. Раз — и все. И в щепки.

После стольких лет… найти своего пьяного спящего мужа в одном номере с пышногрудой красоткой. Мне хочется рвать и метать, но я терпеливо жду.

Жду, когда Рома вернется домой. Нам есть, что обсудить.

— Вот козлиха! — прыскает Максим.

Я приподнимаю бровь.

Козлиха?

Наверное, услышал от моей подруги Миланы.

— Мам, ты слышала!? — возмущенно вскрикивает Олеся. — Он меня обзывает! Опять!

— Ты что, сама яичницу приготовить не можешь?

— Могу, — ласково произносит Олеська и невинно улыбается. — Но я хочу особенную, с любовью моего младшего братика.

Олеся подходит к Максиму и гладит его по голове.

Я в разборки детей не лезу. Они уже взрослые, чтобы решить все самостоятельно. Олесе — пятнадцать, а Максиму — четырнадцать.

— Да иди ты! — бурчит мой сын и отшвыривает от себя руку сестры. — Я себе яичницу пожарю, а тебе хрен на блюдце. Поняла?

— Мам! Скажи ему!

Поджимаю губы и смотрю на часы. Восемь утра. Наверно, Рома сейчас прощается со своей пышногрудой шлюшкой, чтобы после приехать ко мне.

Даже интересно, что он скажет. И как будет смотреть в мои глаза после того, что сделал.

Током прошибает, когда в голову ядовитой змеей проникает мысль, что это не первая его измена.

— Мам? У тебя что-то случилось? — Олеся медленно садится на стул напротив меня.

Тут же поджимает ногу коленом к груди и ставит пятку на стул.

— Я жду вашего отца.

— Отца!? Не папу? Не папочку? — уточняет дочь. — Он что, дома не ночевал?

За спиной слышу звук кипящего на сковороде масла. Трыск. Максим разбивает яйцо в сковородку, раздается шипение. Трыск — второе яйцо.

— Максим! На меня тоже жарь! И ты почему бекон не добавил? — Олеся поглядывает на брата голодным взглядом.

Это утро должно быть привычным. Но в доме не хватает Ромы, который по-хозяйски сидит в кресле-качалке и читает книгу.

Остервенело смотрю на излюбленное место мужа. На кресле лежит коричневый мягкий плед. На пледе спит кот Томас.

Обычно Томас сидит на коленях у Ромы и сладко мурлычет.

Сегодня особенное утро. Непонятное. Тревожное. И я точно знаю, что ничего хорошего уже не будет.

Я жду домой не мужа. Я жду предателя. Жду моего врага.

— Ты обиделась на папу, что он не приехал домой ночевать, да? — спрашивает Олеся, заглядывая в мои глаза.

— Все намного хуже, — произношу я.

— Намного хуже? — осторожно уточняет дочка. — Это как?

— О, дочка, я не могу тебе рассказать, потому сама еще ничего не выяснила.

Олеся с непониманием на меня смотрит.

— Мам, ты говоришь какими-то загадками…

— Да, — киваю и встаю из-за стола, беру разделочную доску и глубокую тарелку с курицей. — Максим, может ты сегодня еще и курицу пожаришь?

— Да блин, мам… — шипит сын, обернувшись ко мне. — Почему я? Вон Олеся сидит без дела.

— А я хочу особенную, — хитро улыбаюсь. — С любовью моего милого сыночка.

— Фу, блин! Вы сговорились что ли? — ощетинивается Максим. — Сначала Олеся… теперь ты…

— Не будь такой букой, Максим. Ты же мой любимый сладкий сын!

Хочу потрепать Максима за щеку, но воздерживаюсь. Он уже слишком взрослый. И все мои проявления любви его жутко бесят.

Я его понимаю. Сама была такая же в его возрасте. Колючая, дерзкая. И я считала, что мои родители ничего не смыслят в жизни и лезут ко мне с бесполезными советами.

— Мне иногда кажется, что ты Максима любишь больше, чем меня, — обиженно говорит Олеся.