Шрифт:
– Куда это туда?
– спросил Коньков.
– К предкам, понимаешь, - ответил Арсе.
– Банга отводит туда душу охотника, который помирать сюда приходил.
– А как же тело?
– спросил Коньков, еле сдерживая улыбку.
– Тебе не знай, что ли?
– переспросил Арсе.
– Нет, не знаю.
– Тело охотника отвожу я.
– И ты знаешь туда дорогу?
– Конечно, знай, - ответил Арсе без тени колебания.
– И повезешь туда Гээнта?
– Завтра повезу, такое дело.
– И можно посмотреть?
– А почему нет?
– Н-да... приду посмотрю.
– Коньков обернулся к фельдшерице: - Вы смогли бы свезти его на вскрытие?
– Сейчас повезем, - ответила та.
– Надо обернуться до вечера, - сказал Коньков.
– Мне нужен акт смерти, причины.
– К вечеру привезем!
– ответила фельдшерица.
– Как мотор, надежный?
– спросил Коньков Голованова.
– Успеют обернуться?
– Сотня километров туда, сотня обратно, - ответил за него Кялундзига. Успеем, такое дело.
– Ты мне нужен здесь, - сказал Коньков Созе.
– А с фельдшером поедет Голованов. Стариков завезти в поселок.
– Есть, такое дело!
– ответил Кялундзига.
– Ну, действуйте!
Старики бережно подняли Гээнту и понесли его, как младенца, в лодку. Между тем Голованов втащил в воду его оморочку и причалил ее к большой лодке. Все они уселись и поехали.
На косе остались Коньков и Кялундзига.
– Соза, мне надо поговорить с вашим человеком, который хорошо знал бригадира лесорубов Чубатова. Есть у вас такой?
– А почему нет? Здесь, возле сопки, живет пасечник Сусан. У него часто бывал Чубатов.
– А далеко ли заготовлял Чубатов лес?
– Километра три отсюда. Все здесь. Вон лодка. Пожалуйста, в момент объедем, такое дело.
– Кялундзига даже улыбался от услужливости.
– А Сусан видел лесорубов? Знал, как они лес заготовляли?
– Сусан все знает.
Это воодушевление передалось и Конькову, он тоже улыбнулся:
– Тогда вези меня к Сусану.
8
Они переехали на другой берег и причалили в укромной бухточке. Поднялись по тропинке на пустынный откос: перед ними лежал брошенный поселок лесорубов - забурьяневшие улицы, дома с выбитыми окнами, с раскрытыми дверьми, с покосившимися крыльцами, сквозь выщербленный настил которых прорастали буйные побеги маньчжурского ореха да аралии с длинными перистыми листьями.
– Ничего себе картина!
– Коньков присвистнул и выругался.
– Прямо как Мамай прошел. А где же люди - жители поселка? Ведь не передушили их! Ведь не вымерли от чумы?
– Лесорубы переехали в новый поселок, - ответил Кялундзига.
– Далеко отсюда. Километров пятьдесят будет. А этот бросили.
– Почему? Дома крепкие, тайги вокруг много. Зачем же такое добро бросать? Смотри, какие дебри вокруг. Ноги не протащишь!
– Эту тайгу нельзя брать.
– Да почему?
– повысил голос Коньков.
– А все потому... Я ж тебе говорил: кедры порубили, ель да пихту взяли. Остались ильмы, да ясень, да орех. Они тяжелые, их сплавлять нельзя тонут. А дороги нет. Такой порядок завели.
– Ничего себе порядок! Заломали, захламили тайгу, бросили хороший поселок и поперли на новые места. Рупь кладем в карман - червонец в землю втаптываем. Порядок!
– Ты что, первый раз видишь такое дело?
– с усмешкой спросил Кялундзига.
– Разве там, на Бурлите, не такое ж дело?
– Я там уже пять лет не был...
– Какая разница?
– Так в том-то и беда, что годы идут, а безобразия эти повторяются. Как увидишь - душу переворачивает.
– Такое дело запрещено законом. Точно говорю! Это выборочной рубкой называется. Ты кто? Ты есть человек закона. Правильно говорю?
– Ну?
– согласился Коньков.
– Вот и запрети такое дело.
Коньков только рукой махнул с досады.
– Эх, Соза! Наивный ты человек... Как ребенок.
– Я ребенок? А ты большой? Тогда поясни, почему такое дело видишь, ругаешься, плюешься, а наказать за такое безобразие не хочешь?
– Ну кого я накажу? Да разве мне этот леспромхоз подчиняется? Я только за жуликами гоняюсь да за хулиганами.
– А разве такое дело не хулиганство, понимаешь?
Так они, переругиваясь, шли по улице заброшенного поселка, по ветхому дощатому тротуару, сквозь щели которого прорывался наружу кустарник; а вокруг ни живой души, ни дымка из трубы, ни собачьего лая, ни петушиного крика.
И вдруг навстречу им вышел невысокий широкоплечий мужичок с ружьем за спиной, словно из-под земли вырос, как дух лесной.