— Сядь, — приказала Виргилия, — и включи свой магнитофон. Но ни в коем случае не прерывай меня. С той высоты, откуда я буду говорить, мне трудно расслышать тебя. И нелегко потом возвращаться сюда.

Виргилия сняла просторную шаль с плеч и накинула на голову. Я с испугом смотрела на нее. Мне казалось, она вот-вот потеряет сознание. Она словно оцепенела и заледенела. Несомненно, она вошла в транс. Потом, не шелохнувшись, заговорила. Я включила магнитофон.

Голос ее изменился. Манера речи тоже стала совсем другой. Теперь она рассказывала. Причем так, как это делал бы путешественник, видевший всё собственными глазами. Хотя нет, пожалуй, иначе — рассказывала так, словно сама пережила все события и лично знала людей, о которых говорила.

Что же мне оставалось?

Только одно: записать невероятную историю женщины по имени Арианна, которую поведала мне Виргилия, рассказывая ее несколько ночей подряд.

Падре [5] Арнальдо работал веслами, не отрывая глаз от Сан-Домино. Он хорошо знал этот остров. Можно сказать, обошел его вдоль и поперек, вглядываясь в каждый камень. Он открыл Арианне легенды каждого утеса, тайны любой пещеры. И тем не менее он не переставал любоваться им.

«Райские кущи» — так окрестили остров монахи еще в стародавние времена. «Он похож на женскую грудь, вознесшуюся со дна океана», — не раз с улыбкой повторяла Арианна. Падре сумел передать ей свое восхищение этим островом, который она называла «Гнездом альбатросов».

Священник бросил взгляд на сверток, лежавший на дне лодки, и улыбнулся. Он не сомневался, что новое платье понравится Арианне. Более того, она так обрадуется, что сразу же наденет его и закружится в танце, с сияющими глазами подбежит к зеркалу и начнет гримасничать, улыбаться, придавать лицу разные выражения — надменности, скуки, нежности, гордости. Наконец бросится к нему и поцелует в щеку.

Сколько раз собирался он упрекнуть ее за пристрастие к нарядам! Но так и не решился. Девушка становилась такой очаровательной, когда была счастлива! Даже Пресвятая Матерь простила бы ей столь наивное тщеславие.

Священник благодарил всемилостивого Господа за то, что тот послал лодку безвестных родителей Арианны к островам Тремити. Он до сих пор помнит, как возле причала увидел ивовую корзинку для винограда. Как едва ли не бегом бросился тогда вниз, привлеченный звуками, похожими на крики альбатросов. Несомненно, то был плач новорожденного. Если только какая-то из птиц не сошла с ума. Обычно альбатросы никогда не кричат при свете дня.

В нескольких шагах от корзинки он уже не сомневался — это и в самом деле оказался новорожденный младенец. Падре Арнальдо приподнял платок, накрывавший дитя, и увидел сморщенное личико. От неожиданного яркого света ребенок зажмурился и перестал плакать.

Боже, какая же это кроха! Он боялся прикоснуться к ней. Девочка была завернута в обрывок простыни, успевший запачкаться и пожелтеть. Священник уже знал, как поступит. Он укрыл девочку платком и, подхватив корзинку, поспешно спустился по нескольким ступенькам к молу. Сел в лодку и энергично принялся грести к Сан-Домино.

Он привез ее к Марии, а не к монахам аббатства, настоятелем которого он стал по воле архиепископа Неаполя. Монахи уговорили бы его отправить малютку в какой-нибудь женский монастырь на материк — в Фоджу или Неаполь.

И он потерял бы ее.

Ему же показалось, что девочка эта — дар, ниспосланный Господом для того, чтобы его жизнь на этом затерянном в Адриатическом море островке обрела смысл. Квартировал тут небольшой военный гарнизон да несколько монахов, ну и совсем немного сельчан и рыбаков — горстка изгнанников, души, отданные ему на попечение.

Прежде чем отправить его сюда, на Тремити, в это забытое людьми место, архиепископ дал ему почетный титул «монсиньор». «Монсиньор Арнальдо Дзола, неплохо звучит!» — изрек он тогда. Почетный титул для ссылки. Сам изгнанник предпочитал, чтобы его называли «падре Арнальдо», как делали монахи и обитатели Тремити. Они были искренни.

Архиепископ добился своего. Став отверженным изгнанником, монсиньор не мог больше продолжать карьеру и участвовать в политической жизни Неаполитанского королевства. Поначалу именем Господа он стремился вселить в каждого, кто жил на Тремити, свет надежды. Всеми силами старался. Но эти люди давно смирились со своей судьбой. А смирение — трудный для обработки камень. Ему скорее удалось бы совершить свою миссию, если бы его послали к каким-нибудь отъявленным грешникам. Те хоть что-то еще переживают и трепещут перед загробной жизнью, как все верующие.

Священник понес девочку к Марии, жене управляющего фермой маркизы Россоманни. Обхватив корзину руками, он, запыхавшись, поднялся по откосу.

— Нашел вот эту малышку… — переводя дыхание, объяснил он, как только подошел к дому. — Ее бросили у причала…

Мария вышла навстречу, с трудом неся свой огромный живот. Она взяла девочку и, высоко подняв ее, радостно воскликнула, направляясь к мужу, который чистил на току гнедого жеребца:

— Смотри, Рафаэль, смотри, какая чудесная!

Тот обернулся, услышав голос Марии, сунул в глубокий карман брюк скребницу и взял на руки малышку.