Закончив, наконец, любоваться, Эндрю шлепал босыми ногами в спальню, оставляя дверь нараспашку, как будто они не услышали бы рева Кирсти, даже находясь в бетонном бункере. Она отложила книгу. Ее руки были маслянистыми от крема.

– Что будем делать? – спросила она.

Он понял, что она имеет в виду. Ни о чем другом они сейчас и думать не могли.

– Я и забыл, что у нее есть дочь. Наверное, просто принимал это как данность. На нее всегда можно было положиться.

– Хм…

И с чего Кейт так разозлилась? Оливия уж точно не обязана им помогать. Она и так сделала слишком много – больше, чем бабушки и дедушки, вместе взятые. Родители Кейт слишком пугались припадков Кирсти, чтобы от них был хоть какой-то толк, а родители Эндрю просто притворялись, что все в порядке, и покупали одежду и игрушки, которые подошли бы обычному двухлетнему ребенку, но никак не подходили тому ребенку, который существовал на самом деле.

Эндрю тяжело опустился на край кровати.

– Я не могу больше брать отгулы. Это по его глазам видно. Я и так хожу по тонкому льду.

«Он» – это Мартин, человек, которого Кейт никогда не встречала, но от которого ее жизнь зависела сильнее, чем казалось возможным.

Кейт представила себе катастрофическую неделю в одиночестве. С семи утра до девяти вечера. С детьми на руках без посторонней помощи.

– Может, Оливия сможет привести ее к нам?

– Дочку? Как ее зовут?

– Она зовет девочку Делией. Думаю, это от Корделии. Никогда не понимала, зачем люди называют детей в честь персонажей, погибших ужасной смертью.

Откуда эта последняя фраза? Прежняя Кейт, Милая Кейт, ни за что бы такого не сказала. Во всяком случае, вслух.

– Делия. Милое имя.

Она практически видела, как в его голове формируется мысль: «Если у нас будет еще… Когда у нас будет еще…» Кейт охватила паника. Что угодно, лишь бы он этого не произнес.

– Я их приглашу.

– А она никогда не говорила, почему девочка живет не с ней?

Эндрю лег в кровать и потянулся за своей книгой. Кейт читала или, вернее, делала вид, что читала «Загадочное ночное убийство собаки» (с таким ребенком она, наверное, смогла бы справиться, и у нее перехватило дыхание от чувства вины и ревности при этой мысли), а ее муж уже больше года пытался одолеть «Шантарам».

– Не хотела совать нос в чужие дела.

Да и, на самом деле, прежде ее это почти не волновало. А если уж совсем честно, то она была слишком поглощена собственными несчастьями. Вот так обычно и бывает, когда впускаешь кого-то в свою жизнь. Ты начинаешь беспокоиться за них, интересоваться их жизнью.

Эндрю снова высморкался.

– Странно – мать бросила ребенка.

– Только платок не оставляй.

– Извини. – Он скомкал бумажный платок. – Я хочу сказать, это непросто – уж мы-то знаем лучше многих. Но разве она по ней не скучает? Я бы без наших чувствовал себя как без рук.

Она отлежала себе руку, и та казалась онемевшей и чужой, словно ее можно попросту бросить и уйти. Кейт перевернула страницу этой чужой рукой.

– Не знаю, могу ли сказать то же самое.

– Да? – удивился Эндрю. – Ну, я знаю, что ты… что это тяжело.

Между ними повисла свинцовая тишина недосказанности. Могла ли она попытаться объяснить, с каким трудом ей дается любовь к собственным детям? С Адамом получалось это скрывать, потому что он был сложным ребенком, и она еще только привыкала к материнству, но теперь все было вдвое сложнее. Двое детей – две возможности ощутить прилив любви.

– Это не просто тяжело. Это… – слова были готовы сорваться с губ, но она сдержалась.

Эндрю этого не мог понять. Он любил детей даже в самые сложные дни.

– Ей так больно, что мне становится не по себе. И то, как на нее смотрят люди. Что они говорят.

– Понимаю, – он положил ладонь на ее голое бедро.

Он все еще был привлекателен, не облысел и не растолстел, как многие мужчины в его возрасте. Она могла бы прижаться к нему, вдохнуть запах его кожи. Попросить его помочь, объяснить самые темные мысли, терзавшие ее. Стать другим человеком.

Но нет. Это было не в ее силах.

– Слишком долго не читай, – сказала она и повернулась набок, чтобы уснуть.

Оливия, с ее хипповской прической и бледной улыбкой, постоянно сидевшая на таблетках, поддерживающих иммунитет, не отличалась упорством. Она уступала Кейт во всех вопросах – о политике, о подходящих обедах для детей, о подходящих для нее прическах. Но, к удивлению Кейт, она вежливо, но решительно отвергла все ее попытки познакомиться с Делией. У них уже есть планы. Делия стесняется незнакомых людей. Может быть, в другой раз. Как будто тискаешь мягкую игрушку и вдруг натыкаешься на твердую коробочку с динамиком.

Впоследствии Кейт и сама не могла понять, как давно она планировала свой поступок, сама этого не осознавая. Возник ли этот план однажды утром, когда она проснулась от рева детей в два голоса и визга пожарной сигнализации из-за того, что Эндрю сжег тост? Или когда Оливия сказала, что не покажет ей Делию? Неужели она уже тогда начала топать ножкой, будто упрямый ребенок? Утро, целых пять часов наедине с проблемами, казалось совершенно невыносимым. К полудню она одела детей для прогулки, натянув шапочку Кирсти поглубже, чтобы прикрывала лицо. Когда она была так укутана, люди не всегда замечали неладное. Девочка могла показаться обычной малышкой, а не ребенком, страдающим от… болезни, которой даже не было названия. Люди часто спрашивали, что это за болезнь, но Кейт не знала, что им ответить, и часто они смотрели на нее так, словно она – плохая мать и сама виновата, что не знает названия хвори, от которой страдает ее дитя. То, что можно назвать, можно и понять. Можно найти людей в той же лодке. Можно бороться. Но у них не было даже такой возможности. От чувства несправедливости Кейт хотелось иногда сжать кулаки и орать на людей.