– Они уже, наверное, Трусишкину улочку прошли. – Аленка на всякий случай говорит шепотом. Бабушка Соня рассказывала, что у цыганок кошачье зрение и собачий слух. От Трусишкиной улочки до Любиного дома шесть дворов.

– Линия сердца длинная, крепкая линия, – напевно бормочет Люба и проводит пальцем по бледно-фиолетовому пятнышку под указательным пальцем – от черники осталось.

Цыганок Аленка встретила, когда возвращалась из леса. Четыре? Пять? Восемь? Десять? Стая чужих птиц – шумных (радуются, ругаются?), на головах черные платки с яркими цветами. Такие же носит бабушка Соня. Концы платка бабушка Соня завязывает крепким узлом и прячет сзади, под волосами. На цыганских платках узлы легкие (потяни – развяжутся), а длинные бахромистые концы развеваются гривами выпущенных на волю лошадей.

– Бабочка взлетает из темноты ветвей, новая жизнь распахивает крылья. – Люба поворачивает Аленкину ладошку к окну, свободной рукой отбрасывает назад волосы. Волосы у Любы черные, длинные, блестящие, как крылья бабочки-бархатницы.

Аленкина учительница Анастасия Борисовна рассказывала, что в Беларуси бархатница – редкий экземпляр. Люба в Заречье тоже редкий экземпляр. Она отстала от цыганской арбы [1] , когда была совсем маленькой, меньше Аленки. Любу подобрали добрые люди и отдали в зареченский детдом. Ее родителей не нашли, а может, и не искали вовсе. Потому что искать цыгана то же самое, что искать ветра в поле. Так говорит бабушка Соня.

– Из угла теплого да чужого, через страх большой да большую тревогу пойдешь по реке глубокой да бурливой. – Люба отпускает Аленкину ладошку и смотрит в пустой некрашеный угол – как будто молится.

Любин дом – на краю Заречья. Ни забора, ни двора у дома нет, сразу – поле. Весной оно нетерпеливо пахнет землей, летом колосится гордым житом и расцветает стеснительными васильками. Осенью поле колючее, неприветливое – сторожит закатанное в желтые катушки лето, дрожит от страха, что вот-вот придет зима. «Я, теть Сонь, зимой помру», – говорит Люба бабушке Соне. «С чего это ты, молодая, помирать собралась?» – ворчит бабушка Соня. «Не сейчас помру, потом. Выйду в поле и стану снегом», – говорит Люба и радостно смеется. Бабушка Соня молчит и качает головой. Аленка тоже молчит – видит белое поле и черные волосы Любы, которые не хотят становиться снегом. «Замуж тебе, девка, надо», – вздыхает бабушка Соня, но Люба в ответ только головой качает.

Любу зовет замуж Журавлев Илья. Илья работает водителем на машине, которая пахнет хлебом, и сам Илья тоже пахнет хлебом. В прошлом году Люба нагадала Илье, что невесту он найдет через воду. Илья привез в зареченский магазин хлеб, и продавщица тетя Поля вынесла ему кружку воды. Тетя Поля живет сразу за магазином с дочкой Дашей. Даша – веселая, сонная, все время жует яблоко и хочет замуж. Илья пришел к Любе на следующий день после гадания и после того, как тетя Поля вынесла ему воду. Лето тогда еще не началось, но день был сухим, горячим, как хлеб, который возит Илья. «Выходи за меня, Люба», – сказал Илья, и по крыше ее дома застучал дождь. Люба слушала дождь, рисовала на оконном стекле линии и смотрела на поле, на траву, которая уже зеленела, но еще не знала, что станет житом. «Женись на Даше», – сказала Люба и открыла дверь – прогнала Илью.

– Пришли. – Аленка садится на корточки, сжимается калачиком – прячется. За окном Любиного дома шумят цыганки.

– Боишься? – смеется Люба и накидывает на голову черный платок с красными розами. Платок Люба не завязывает, свободные концы опускаются на плечи и сливаются с черными волосами. – А хочешь, тебя с собой заберем?

Аленка мотает головой. Она хочет, чтобы Люба забрала ее с собой – туда, где поле не заканчивается и не заканчиваются похожие на тропы линии жизни, туда, где горят костры и расцветают на волосах розы, где смеются цыганки и плачет чем-то забытым дождь. Аленка так хочет уйти с Любой, что зажмуривается крепко-крепко и еще сильнее мотает головой.

Цыганки идут по полю. Четыре? Пять? Восемь? Десять? Стая чужих птиц, в которых не различить Любу. По улице едет машина с хлебом. За рулем Илья, рядом – Даша, веселая, сонная, жующая горячий хлеб.

Аленка сидит на корточках и смотрит, как Люба достает из сундука платок – черный с красными розами. Такой же носит бабушка Соня. И цыганки тоже такие носят. В Любин двор цыганки не заходят, идут мимо. Потому что двора у Любы нет, сразу за домом поле. Жито уже созрело, но еще не собрано.

Аленка не слышит, как подъезжает машина. Илья пахнет хлебом и сильно нагибается, чтобы переступить порог. На улице плачет дождь. В доме за магазином плачет сонная Даша. Люба крепким узлом завязывает на голове платок, концы прячет сзади, под волосами.

Аленка из Любиного дома выскальзывает незаметно. Цыганки идут вдоль поля. Четыре? Пять? Восемь? Десять? Стая усталых перелетных птиц – жмутся друг к другу, закутываются в мокрые платки, считают шаги до ближайшего костра. Аленка поднимает руки ладошками вверх, показывает небу похожие на лесные тропы линии и бледно-фиолетовое пятнышко – от черники.

Дождь идет с самого утра. Медленно идет, не торопится – впереди весь день, до следующего прогноза погоды. Гидрометцентр сообщил вчера вечером, что дожди пройдут по всей территории республики. Сообщил спокойным голосом под такую музыку, от которой хочется плакать, улыбаться, вырастать радугой и верить, что все на свете бесконечно.

Аленка и Варька сидят в детской у Варьки дома и смотрят в окно. Дорога за окном похожа на неряшливую старуху – всего за пару часов легкая пушистая пыль превратилась в тяжелую вязкую грязь.