В горле Хокана запутались волнение и облегчение. Он не мог вздохнуть. Искупление невозможно, но хоть кто-то знал, что он не убивал Хелен и прочих невинных. Глаза затуманились, он попытался сглотнуть, чтобы впустить воздух.

— Я все равно собирался на запад, — добавил после паузы Аса.

Вечер углубился в ночь, и теперь его лицо было едва различимо в свете тускнеющих углей. Он поворошил костер, вскинув к небу синее пламя в снопах искр.

— Расскажешь свою историю? — застенчиво спросил он, словно ответ на этот вопрос раскроет что-то о нем самом, а не о Хокане.

Хокан наконец сумел сглотнуть и утер глаза.

— Я из Швеции. Я потерял брата. Я еду в Нью-Йорк его найти. Люди на тропе. Я их встретил. Они. После.

Ком в горле затвердел. Он закашлялся и почувствовал себя так, словно легкие вот-вот вырвутся из раны. Боль освободила слезы.

— Давай помогу, — сказал Аса, приподняв Хокана за плечи и подложив ему под спину сложенное одеяло.

— Я устал, — сказал он с тихим стоном, с искаженным слезами лицом.

Аса сжал его крепче.

— Я устал.

Он, всхлипывая, положил голову на плечо Асы.

— Так устал.

Аса охватил его грудь другой рукой.

— Так устал.

Это были первые объятья Хокана.

Они отправились на запад почти в полном молчании. Впрочем, время от времени они переглядывались и мимолетно улыбались. Еще никто не улыбался Хокану вот так, без причин. Это было приятно. Скоро и он научился улыбаться в ответ. Каждый вечер, когда они устраивали привал, разжигали костер и стряпали ужин, он почитал едва ли не за чудо находиться в чьих-то глазах, в чьем-то мозге, в чьем-то сознании. Влияло присутствие Асы и на равнины — уже не ту гнетущую махину, так долго вверявшуюся лишь одинокому взгляду Хокана.

Еще не восстановив силы, он все-таки потребовал снять швы с груди как можно раньше — его преследовали воспоминания о кишащих личинками швах Пинго. Это вызвался сделать Аса, но Хокан хотел провести процедуру сам, пусть это и значило, что он не сможет принять болеутоляющее. Пока он дергал стежок за стежком щипчиками и срезал скальпелем, Аса глядел во все глаза и ронял разрозненные слова ободрения, только давившие на Хокана. Но когда он закончил и боль ушла, он все же понял, как сильно ему помогло присутствие Асы.

Аса любил еду. Это ставило Хокана в тупик. Конечно, он и сам предпочитал одну еду другой (клубнику с молоком — обугленной луговой собачке) и ел со смаком, если доставалось любимое угощение. Но он никогда не гнался за этим наслаждением и даже не испытывал особого желания. Едят, чтобы выжить. И его удивила забота, с какой Аса каждый раз стряпал. Он отбирал ингредиенты на протяжении дня, то и дело останавливался собрать травы, цветы, грибы и яйца. В котел попадала только лучшая добыча Хокана, и Аса вечно экспериментировал с разными методами приготовления — жарил на костре и в дыму, закапывал, коптил. Аса научил его смотреть на еду так же, как Лоример показал ему тела: раскрыл глубину и смысл там, где их не было прежде (хотя Хокан знал, что не имеет тех же дара и склонностей к кулинарии, какие выказывал к анатомии). И, как было и с Лоримером, благодаря страсти Асы Хокан раскрывал чудеса в доселе однообразной пустоши. В этой голи его спутник умудрялся раздобыть множество самых разнообразных ингредиентов. Не имея трав и соусов, он научился приправлять цветами. Он не только умел различать нюансы разных видов и семейств, но и в точности знал, на что применять каждую часть цветка: редко он клал цветок в блюдо целиком, предпочитая лепестки одного да тычинки другого, посыпая лишь пыльцой третьего. Если специй не хватало, то уж сладостей, когда они миновали последних пчел, не осталось и вовсе. В течение всего путешествия Аса выискивал некое карликовое дерево и буравил его узлистые ветви ради сока. В голове не укладывалось, как такой кособокий куст с толстыми ветками дает столь сладкий сок. Аса делал с ним пироги и конфеты, а из остатка вываривал сахар. Это чудо из чудес — лакомиться конфетами на равнинах: на миг это словно перечеркнуло огромность пространства. Но ради чего Аса — в остальном дисциплинированный путешественник — готов был отклониться, так это ради птицы, напоминавшей перепелку. В отличие от большинства птиц, такие почти не давались в руки. Они даже взяли в привычку дразнить преследователей, дожидаясь до последнего момента, чтобы вспорхнуть по удивительно вертикальной траектории, будто их выпустили из рогатки. Стоило Асе заметить такую птицу, как он спешивался и носился, будто умалишенный, набрасывая на нее одеяло, и ругался под нос всякий раз, как она ускользала. Верная своей насмешливой натуре, перепелка отлетала недалеко, подогревая его надежды. Но результат стоил такого унижения. Эти нежнейшие птицы были на вкус как каштаны, взбитые сливки и, по словам Асы, самые небеса вокруг. Его любимым рецептом был перепел с грибным рагу. Хокана восхищала его кулинарная точность и прежде всего уверенность, с которой он применял ингредиенты, стоившие столько времени и усилий.

Готовя, Аса слишком погружался в стряпню, чтобы разговаривать, но непосредственно за едой они вели короткие беседы — обычно о маршруте и ближайших планах. Прибравшись, снова впадали в дружелюбное молчание. Однажды ночью, когда костер уже давно погас, Аса пришел к Хокану и лег рядом. Сперва близость его тела напугала. Не смея шелохнуться, Хокан смотрел на звезды, гадая, бодрствует ли Аса, обнявший его сзади. Сам не зная почему, Хокан стал дышать с ним в лад. Они дышали вместе. Постепенно он заснул, чувствуя безопасность, тепло и радость. Впредь глухими ночами, когда угли уже давно бледнели под пеплом, Аса приходил и ложился рядом.

Вставали они всегда затемно, заметали все следы и выдвигались спорым шагом. К этому времени братство уже наверняка собрало слухи и сложило воедино историю о поимке Хокана, мошенничестве шерифа и их побеге. Наверняка их разыскивали. Аса планировал уйти на дальний запад и спрятаться там. Затем, через год-другой, можно было бы продолжить путь и попытать счастья в Калифорнии. Он знал там кое-кого, кто поможет начать — найти работу, накопить денег и сделать себе состояние. Как доставить туда Хокана незаметно, Аса не знал. Но знал, что так или иначе, а они доберутся туда вдвоем.

Путешествие с тем, кто знает окрестности и имеет глаз следопыта, меняло восприятие равнин. Где однажды Хокан замечал угрозы и множащиеся признаки врага, Аса не видел ничего — разве что, быть может, какое-нибудь благоуханное дерево, отменное для копчения мяса, редкий корнеплод или похожий на кусок мыла камень, которые он собирал для костров. И наоборот, Хокан часто удивлялся, когда Аса останавливался как будто посреди пустоты — не отличавшейся ничем от любого другого клочка земли в любом направлении, — спешивался, озирался, выбирал новое направление и торопил прочь от слабого, но для него красноречивого признака всадников. И хоть из-за внезапных остановок и разворотов они выделывали запутанные змеящиеся виражи, Аса и без компаса безошибочно правил путь на запад. Но еще сильнее умения читать равнины и идеального чувства направления впечатляли его знания территории, обретенные во множестве поездок и позволявшие предугадывать каждый этап путешествия. До сих пор Хокан странствовал из прошлого, но не в будущее. Он оставался в вечном настоящем, минуя пейзажи и людей, но не двигаясь в более-менее определенном предвиденном направлении. Нью-Йорк — единственная его цель — был таким же умозрительным и фантастическим, как город на далекой луне, никогда — четкой целью перед мысленным взором. Покамест он странствовал лишь от одного «сейчас» к другому. Джеймс Бреннан ходил по следам золота в земле, Джон Лоример был в этих краях новичком ничуть не лучше Хокана, а Джарвис Пикетт показал свою ненадежность. И только Аса раз за разом мог предсказать будущий мир. Завтра мы выйдем к реке. Через три дня найдем много хвороста. Поедем в ту сторону — еще до заката увидим город. Когда Хокан узнал, что земля круглая, как мяч, его представление о мире и о путешествиях по нему изменились так, как он и не мыслил возможным, — и до сих пор, задумываясь об этом, чувствовал, как его разум всякий раз изгибается, чтобы вместить в себя такую новую мысль. Способность Асы предсказывать будущее оказала схожее воздействие. Действительность уже не заканчивалась на горизонте.