— Встать! Встать! Встать! Встать! Цирк приехал! Встать! Встать! Встать! Встать!

Один из тюремщиков, Джозайя, захихикал. Второй, благодетель Хокана, смотрел из темного угла. Шериф зашел в камеру и расковал Хокана, пока хихикающий держал его голову на прицеле.

— Надевай-ка свой наряд. — Шериф бросил шубу Хокану на лицо. — Господь Всемогущий, ну и вонь, — прибавил он, вытирая руки о спину Джозайи.

Они поставили Хокана на ноги.

— Аса! — воскликнул шериф. — Какого дьявола ты там делаешь? Поди сюда! Этот недоумок — великан, если ты не забыл.

Аса вышел из темного угла и помог Хокану подняться. Они стянули ему руки веревкой, повели, запинающегося, вниз по лестнице и вытолкнули в оглушительный утренний свет.

Гнилые овощи и яйца обрушились на него раньше криков. Единственным глазом он видел горластую толпу, стоявшую на почтительном расстоянии, но все же достаточно близко, чтобы забрасывать его всяким мусором, который принесли как будто специально для этого.

— Вот именно! — провозгласил шериф, вставая на ящик. — Это он! Грешник-великан! Как я и говорил, сам его поймал! Убийца-великан!

Оскорбления, шипение, освистывание. Кто-то бросил камень. Прикрывая голову, шериф соскочил с ящика и встал между Хоканом и толпой.

— Лицо, ребятки! Не дайте попасть ему в лицо, — сказал он помощникам, пригнувшим Хокана. — Без камней, дамы и господа. Только мусор. Помните, все мы не без греха. Так что без камней.

Доброй и твердой рукой Аса держал Хокана пригнувшимся сколько возможно.

— Вот именно, — продолжил шериф, вскинув голову Хокана за волосы. — Убийца святых братьев! Зверь! Сами взгляните! Разве не истый зверь?

Шериф натянул на макушку Хокана, как мешок, голову львицы, висевшую прежде на спине. Его лицо скрылось в темноте.

Вскрики и внезапная тишина.

— Вот именно. Подходите, дамы и господа! Посмотрите! Тот самый зверь, что рыскал по нашим полям и убивал наших братьев. — Пауза. — Причащавшихся Богу. — Он скорбно посмотрел на небо, а потом с новыми силами ткнул пальцем в Хокана. — Но это зверь из преисподней! Узрите хищного льва, что губил наше стадо! Он не преступник. Он животное! Этот висельник и говорить не умеет. Смотрите на него!

Толпа стояла в благоговейном молчании.

— И это я приручил этого аморея, что ростом, как видите, может потягаться с кедрами, а силой, уж поверьте, — с дубами. А теперь я, поймав злочинника, передам его братству в Иллинойсе, где он познает страшное величие закона.

Кое-где послышалось одобрительное бормотание.

— Там это отродье Велиала будут судить и казнят через повешение. А вот это ведро — для пожертвований братству на виселицу. Кто хочет поспособствовать? Взносы? Это ястреб, что охотился на наших горлиц. Свернем же ему шею. Пожертвования братству на эшафот? Помогите бросить его во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов [9] . Не стесняйтесь!

Один за другим батраки, строители, лавочники, школьники и прочие горожане подходили к ведру и клали деньги — не бросали, а аккуратно опускали на дно, будто те могли разбиться. Кое-кто — в основном женщины — мешкали и украдкой разглядывали Хокана, но большинство, оставив пожертвование, ускоряли шаг, не смея и взглянуть на пленника.

— Благодарю. Благодарю вас всех, — сказал шериф, когда толпа начала рассасываться. — Благодарю от имени братства.

Он вынул деньги из ведра, пересчитал и спрятал в карман.

Своего осла Хокан не видел с тех пор, как попался, но посадили его на его же коня. Оказалось, жеребец, которого он забрал, был дорог родным одной из жертв, и за него причиталась дополнительная награда: мертвый, живой, с конем — одно дороже другого.

— За коня поделите между собой, — сказал шериф помощникам, уговаривая их этапировать пленника через границу штата.

Поскольку его руки привязали к луке седла и он был на грани обморока, за ним почти не приглядывали. На бесконечном просторе бежать некуда, и по большей части Хокана, заведомо слишком ослабшего и измученного, чтобы на что-то отважиться, оставляли в покое. Порой — редко — в черноте внутри него пульсировало что-то наподобие мысли. Главным образом он надеялся — если эту глухую дрожь во тьме можно считать надеждой, — что Лайнус решит, будто после их расставания Хокан вернулся в Швецию. Или считает его погибшим. Не считая этих расплывчатых иллюзий, он лишь отдаленно осознавал боль в груди и то, что вновь вернулся на выпуклые равнины. Но провал в бесчувствие объяснялся не только искалеченным рассудком и избитым телом. Каждый вечер, с большим риском для них обоих, Аса давал ему пару капель снадобья. Еще никогда в жизни ему не оказывали подобной милости.

Внутри него время застыло, но мир снаружи словно бы на огромной скорости двигался, рвался и развеивался в ничто, будто мчащиеся облака. Лишь хрупкая связь оставалась между его внутренним вакуумом и периодически хлопавшими вокруг обрывками реальности — проблесками понимания (это — его тело, это — не его, эта рука могла коснуться той, эта рука не могла коснуться солнца).

О большей части того, что происходило в те дни, он услышал потом.

Они достигли города. Хокана провели по главной улице всем напоказ.