Ничего подобного землям вокруг замка он еще не видел. Полный триумф человека над природой. Все до единого растения загнаны в искусственную форму; все до единого животные одомашнены; все до единого водоемы ограничены и перенаправлены. А индейцы в белом следили, чтобы каждая травинка оставалась на положенном месте. Капитан Альтенбаум рассказывал о каждой подробности. Говорил он по-шведски и часто сыпал незнакомыми Хокану словами. С тех пор как потерял Лайнуса, Хокан слышал шведский только у себя в голове, будучи единственным его носителем и выправляя сообразно своим мыслям, и теперь у него не получалось соотнести эти слова с голосом капитана и поверить, что они что-то значат для кого угодно, кроме него самого. Еще больше удивило, что Хокан не почувствовал себя увереннее или безопаснее, пользуясь родной речью. Теперь-то он увидел, что его застенчивость, колебания, склонность к тишине связаны не с языком. Он не менялся и на шведском. Он просто был — или стал — этим тихим робким существом.

Поодаль от особняка зелень еще не растеряла всю дикость, и постепенно округа стала напоминать заурядную ферму. Но животных виднелось мало (видимо, не больше, чем нужно для домохозяйства), а почти весь труд касался длинных рядов измученных кустарников.

— Мои лозы, — сказал капитан, обводя поля ладонью. — Но об этом позже. Сперва — вы. Расскажите, пожалуйста, мистер Сёдерстрём, что завело вас так далеко от дома? Золото?

Хокан покачал головой. Долгая пауза. Он никогда не рассказывал свою историю на шведском.

— Я собирался в Нью-Йорк. Ошибся кораблем. Потерял брата. С тех пор, — Хокан закончил фразу, показав на мир вокруг. — Я. Был. Я. Был.

В возникшем молчании, задумавшись над немногими словами Хокана и сдержанным отчаянием, что просочилось в тишину между ними, капитан нахмурился, тронутый горем своего гостя.

— Я должен уйти, — наконец сказал Хокан.

— Но вы только прибыли.

— Нет. Эта страна. Я должен уйти.

— Что ж, мистер Сёдерстрём, с этим я смогу помочь. Но не стану, если опять откажетесь от моего кларета.

Они вошли в самое неказистое здание на ферме. Это оказался лишь предбанник с длинной лестницей вниз. С каждым шагом убывали и температура со светом. Коридор в конце лестницы привел их в обширный темный подвал — самое большое помещение, что видел Хокан. Здесь на деревянных подставках лежали бочки — аккуратными рядами, уходящими во тьму. Стены скрывались за бутылками с этикетками. Они сели за столом в углу. Капитан Альтенбаум откупорил одну бочку и большой пипеткой вытянул из нее черное содержимое, разлив его затем по двум бокалам на ножках.

— Значит, это ваш первый бокал вина.

Хокан кивнул.

— Для меня честь, что это будет мое вино и что наливаю его я. Надеюсь, вам понравится.

Они заглянули в бокалы. Черная жидкость блекла у поверхности до светло-алой. Хокан сделал глоточек. Язык тут же пересох и стал шершавым, как у кошки. На вкус вино было как незнакомые фрукты, соль, дерево и тепло.

— Что скажете?

Хокан кивнул.

— О, чудесно. Я рад.

Капитан взболтал вино в воронку, сунул нос в бокал, закрыл глаза и вдохнул полной грудью — и только потом сделал глоток, подержал во рту, подвигал, словно кусочек горячей еды, и проглотил. Затем открыл глаза, и лицо, расслабленное от удовольствия, наморщилось в задумчивом выражении.

— Сколько вы уже в Америке?

— Не знаю.

Хокан взглянул исподлобья на бочки и снова опустил глаза. Хотелось посмотреть на потолок. Но взгляд упал на руки, которые больше напоминали вещи, забытые кем-то на столе. Он убрал их на колени, с глаз долой. Теперь, попробовав вино, он чуял его приторное присутствие во всем подвале.

— Давно? — аккуратно вытягивал из него капитан.

— Почти всю жизнь. Я уехал мальчиком.

— Вы потеряли брата. У вас есть здесь другие родственники? Друзья?

Хокан покачал головой.

— Где в Америке вы жили?

— Не знаю.

— Не знаете?

— Я приплыл в Сан-Франциско. Был в Клэнгстоне. Два раза. Потом в другом городе. Но только на несколько дней. Все эти годы я ехал. Пустыня, горы, равнины. Не знаю, как они называются.

— Как жили? Кем работали?

— Я. Ехал на восток, чтобы искать брата. Не смог. Потом перестал.

Капитан снова покрутил бокал, принюхался, отпил.

— Неприятности?

Хокан кивнул.

Капитан кивнул.

— Что ж, что бы ни случилось, все наверняка осталось в далеком прошлом. Все-таки мы оба уже не молоды.

Оба посмотрели на стол.

— Теперь я произвожу вино. Лучшее в Америке. — Капитан Альтенбаум больше обращался к вину в бокале, чем к Хокану. — Но раньше я торговал мехами. На них я все это и купил. На меха. — После паузы капитан поднял глаза. — Та лапка, что вы подарили Саре. Удивительно. Я видел ее только мельком, но заметил, что вы ее растягивали, чтобы продубить. Превосходная работа, между прочим. Кожа мягкая, но в то же время как живая. Интересно, как у вас получилось. Большая редкость. Потом набили ее и зашили. Жилами! Увидит лишь опытный глаз. Великолепно. Великолепная работа.