Сюмбюль трясло. Но не от волнения или испуга, а от ярости. Эти борцы за свободу побежали, значит, родину спасать, а их бросили в такой день одних! Она сорвала с Зивера феску, вместо нее нахлобучила кепку, не задумываясь даже, для чего она темнокожему мальчишке, и выпихнула за дверь.

– Беги быстрее, – прокричала она ему в спину. Ее белый второй подборок, напоминавший молочный пудинг, надулся, вены на шее взбухли, а глаза метали молнии. – Куда угодно, хоть в Манису, хоть в Айдын, но без Хусейна домой не возвращайся! Понял? Чего стоишь? Спроси у людей, отыщи его, в какой бы норе они ни сидели. Вернешься с пустыми руками – уж не плачь! Мимико, а вы, будьте добры, сходите на улицу Решидие. Найдите доктора Агопа. Он в Армянской больнице работает. Скажите ему, что вас прислала жена майора Хильми Рахми, пусть как можно скорее придет.

Когда они ушли, она протерла свекру лоб и наложила на свисавшие с дивана запястья компресс с одеколоном. У старика кровинки в лице не осталось. А губы белые как бумага. Что же с ним случилось? Кто-то напал? Или просто сам сознание потерял? Мимико Цыган правду сказал? Ах, Создатель, помоги нам! Злость на мужа, бросившего их на растерзание неверным, и так напоминала тлеющие угли, а стоило их только поворошить, и разгорелось пламя. Сколько бы она ни говорила другим: «Все к лучшему. Я вот уже научилась сама содержать огромный дом. Я и инжир собираю, и табак упаковываю. Зато стала сильнее», внутри ее душили слезы несправедливости и обиды.

Наконец на лестнице раздались шаги Хусейна. Вне себя от гнева, он изрыгал поток ругательств. Слава богу, Тевфик-бея с ним не было, иначе Сюмбюль провалилась бы сквозь землю от стыда. Она бегом закрыла дверь в комнату, где доктор Агоп осматривал Мустафу-эфенди.

– Гореть им всем в аду! Будь прокляты эти чертовы греки, эти сукины сыны англичане и эти ублюдки паликарья! Столько лет грели змею за пазухой! Ах они подлые гяуры, теперь-то видно, из какого поганого теста сделаны! Где он, где отец?

Оттолкнув Мимико, Хусейн вошел в мужскую часть дома. Сюмбюль крикнула ему вслед:

– Хусейн, успокойтесь, прошу вас! Мимико-бей привез вашего отца сюда, а нашел он его у церкви Святой Екатерины. Доктор Агоп сейчас его осматривает. Пожалуйста, не переживайте. Слава богу, ничего серьезного. Скоро должен очнуться. Я скажу Мюжгян, чтобы она принесла вам чаю.

Хусейн яростно обернулся. Все еще держа руку на ручке двери, он уже открыл рот, чтобы обругать ее, но вдруг раздался звон колокольчика на садовой калитке. Сюмбюль оттолкнула его, метнулась в комнату, схватила спрятанный под диваном штык и выбежала в сад. Но Хусейн ее опередил: неизвестно, когда он успел вынуть оружие из колодца, только уже держал калитку под прицелом греческого маузера. Так значит, он не только собирается сбежать, бросив их на мальчишку Зивера, он еще хочет их, боже упаси, и безоружными оставить! Заметив, с каким выражением Сюмбюль смотрит на маузер, он проворчал:

– Куда это ты бежишь? А я здесь для чего?

– Хусейн, мы знаем, что вы хотите бросить нас одних. Так уж позвольте, мы сами защитим свой дом.

Несмотря на всю ту злость, что бушевала внутри, голос ее прозвучал на удивление спокойно. Но, будь она мужчиной, она бы прям там вцепилась Хусейну в глотку. В голове пульсировала ярость. А что это он там себе под нос бормочет? Оставил мне двустволку? Да говори громче, а то ни черта не понятно!

В этот момент из-за деревянной калитки донесся знакомый глухой голос.

– Хусейн, сынок, мы хотим узнать, как там Мустафа-эфенди. С ним все в порядке? Он здесь? Госпожа вот из самой Борновы приехала его проведать.

Хусейн стоял впереди, Сюмбюль – позади него. Кого же они увидели, открыв калитку? Съежившегося от неловкости Косту, а рядом – Эдит Ламарк в красном платье, с совершенно прямой спиной! Сюмбюль ущипнула себя, чтобы убедиться, что это не сон. Боже правый, что привело Эдит-ханым в их скромное жилище? Она тут же начала вспоминать: лестницы они в полнолуние вымыли, полы воском натерли, ковры только вчера выбили. Значит, она могла со спокойным сердцем проводить Эдит-ханым в женскую половину дома. Она сделала шаг назад, приглашая гостей пройти.

Входя в сад, Эдит поприветствовала Хусейна, которого знала с детства, но тот – с маузером под мышкой – даже не взглянул на нее. Будь его воля, он бы и закадычного друга отца, Косту, не пустил бы в дом, мол, гяурам там не место, но последние слова Сюмбюль, видимо, запали ему в душу, и он даже не попытался возразить, когда невестка сказала Зиверу: «Сынок, проводи Косту-эфенди к Мустафе, а после принеси ему кофе». Коста, с кепкой в руке и покаянно опущенной головой, как будто во всей этой оккупации виноват только он, пошел за мальчиком в мужскую часть дома, а Сюмбюль повела Эдит Ламарк, главную героиню рассказов торговки Ясемин, в женскую часть. Она не могла поверить в происходящее и от волнения заикалась, не зная, то ли ей говорить на турецком, то ли на французском.

– Как это мило с вашей стороны, госпожа Эдит. В такой день вы не забыли про нас, рисковали собой, чтобы приехать сюда. Нам так неловко перед вами.

Заметив ее вопросительный – и несколько раздраженный? – взгляд, Сюмбюль поспешила объяснить:

– Когда свекра привезли сюда, нужно было сразу же отправить к вашей матушке нашего мальчишку, чтобы он сообщил, но мы об этом не подумали, пришлось вам самим сюда ехать. Мы вам очень благодарны.

Госпожа лишь помахала рукой, но на лице ее не мелькнуло и тени улыбки. Хотя госпожа всегда ходила немного хмурая, Сюмбюль никак не могла избавиться от мысли, что во всем виноват этот их промах. Но повиснуть молчанию она не дала: