Эдит в ответ лишь что-то невнятно пробормотала. А затем шепнула Косте на ухо, чтобы тот сбегал проведать старшую сестру Али: не случилось ли чего, не нужна ли им помощь. Когда много лет назад, пытаясь разузнать о вдруг пропавшем Али, Эдит постучала в ее дверь, Саадет встретила ее воплем: «Вы, гяуры поганые, поиграли с моим братом, как с игрушкой, и выбросили», – и погнала ее до самого кладбища; потом она несколько часов не могла унять текущие ручьем слезы. Рыдая у какого-то поросшего мхом надгробия, она и поняла, что к исчезновению Али приложила руку ее собственная мать, Джульетта.

Напрасно Сюмбюль заглядывала Эдит в глаза в надежде, что та пригласит ее на чай или кофе на улицу Васили: мысли Эдит были заняты совсем другим. Прошептав что-то на ухо управляющему – Сюмбюль расслышала лишь: «Скажешь, что тебя прислал Эдвард-бей», – и погладив Догана по лицу, их гостья пошла под руку с доктором Агопом к пекарне на углу, где оставила свой автомобиль. Грустный взгляд, которым Сюмбюль смотрела ей вслед, она не заметила.

Вот так и случилась первая и последняя встреча Сюмбюль и Эдит.

Многие годы дом Сюмбюль будет приютом для родной дочки той самой госпожи, которой она восторгалась и о которой торговка Ясемин рассказывала столько историй. Но бедняжка повесится, так и не узнав главного.

Жаль.

Очень жаль!

– Мамочка, послушай, мы вот прямо отсюда сядем в лодку. И лодка ведь не чья-то чужая, а отца Нико. А потом, клянусь, до полуночи я вернусь. Волноваться тебе совсем-совсем не о чем. Мы же поплывем все вместе, все ребята из нашего квартала. Хочешь, поговори с дядей Христо, его внучки тоже с нами. Все вместе туда, все вместе обратно. Можно? Манула му, пожалуйста, прошу тебя. Се паракало. Ну пожалуйста!

– Вот и приехали. Выходи, – сказала в ответ Катина.

Конный трамвай остановился перед клубом «Спортинг». Мать и дочь с корзинами в руках спустились. Лицо Панайоты загорело, губы раскраснелись, а длинные черные косы побелели от соли.

– Давай выпьем здесь лимонаду, а, что скажешь, красавица моя?

– Не хочу. Сначала разреши мне поехать.

Панайота вот уже две недели уговаривала Катину, чтобы та отпустила ее вместе с друзьями на ярмарку в Айя-Триаде, местечко возле монастыря Святой Троицы. В первые дни она попробовала было решить дело криком, но, убедившись, что это не работает, стала приводить разумные доводы. Когда же и это не помогло, она заперлась в комнате и объявила голодовку. Сегодня она наконец соизволила выйти с матерью, но от своего не отступилась.

– Дочка, да с чего вы вообще удумали плыть на лодке? Вы же все еще дети совсем. А плыть туда никак не меньше часа. Что это еще за ночные гуляния без присмотра старших?

Панайота гневно сверкнула глазами. Скоро ей исполнится пятнадцать. А некоторым из ребят, вместе с которыми она собиралась на ярмарку, было уже по семнадцать. Например, Ставросу. Но в такой напряженный момент напоминать матери, что Ставрос тоже едет, было рискованно. На глаза навернулись слезы. Вот Адриане и Эльпинике матери всегда все разрешали. А они, между прочим, с Панайотой ровесницы, но и об этом напоминать было бессмысленно. Ответ у Катины всегда один. У тех матерей целый выводок детей, о которых надо позаботиться. А Панайота – одна-единственная, самая дорогая, самая любимая. Если с ней что-то случится, что делать ее мамочке и уже немолодому отцу?

– Не хочешь лимонад, тогда бери эту корзину и иди вперед.

– Мы что, до самого дома пойдем пешком? Очень жарко. И зачем мы только так далеко с конки слезли?

– Сначала зайдем в аптеку, у тебя все лицо и шея обгорели – попрошу Фотини приготовить тебе мазь. Ах, педи му [57] ты уже взрослая девушка, а все ветер в голове. Не умеешь даже от солнца защититься, а хочешь на ночь глядя на какие-то гуляния.

Шаркая ногами, Панайота шла позади матери. Вот они завернули на улицу Альхамбра, которую в народе называли улицей Лиманаки. Школы совсем недавно закрылись на каникулы, только-только начинался купальный сезон, но жара уже сейчас стояла нестерпимая.

– Давай хотя бы после аптеки возьмем экипаж.

– Придумаешь тоже, Панайота! Мы не богачи, чтобы нанимать экипаж, когда пути-то пятнадцать минут. Вечереет уже, скоро подует ветер, станет полегче. Я хочу еще взять немного солений у Марко. Дома обольешься прохладной водой. А то вся в соли. Хватит уже этих купаний, дочка. В этом году, когда будем ходить на пляж, ты тоже наденешь шляпу и будешь сидеть вместе с нами на террасе. Ты уже девушка на выданье.

– Так значит, как замуж – я достаточно взрослая, а как с друзьями на ярмарку – еще маленькая, да?

Катина быстрее заперебирала своими короткими ногами. Не поднимая взгляда, она сказала:

– Дочка, дело ведь не в ярмарке. Если уж ты хочешь, давай мы с отцом отвезем тебя туда. Погуляешь с друзьями, мы тоже воздухом подышим. А потом вместе вернемся. Но нет, тебе ведь непременно на лодке надо. Это все мотовские замашки.

Они как раз дошли до старой чинары на площади Фасула, когда вдруг подул ветер, вмиг оборвав их разговор и высушив капельки пота, покрывавшие лоб Панайоты. Низко склонившись к доске, на мелкие кусочки рубил мясо мясник. Из кофейни под чинарой их поприветствовал, касаясь края соломенной шляпы, пожилой мужчина – аптекарь Якуми. Одет он был в брюки и жилет, бежевые, в темно-зеленую полоску. Пиджак вместе с тростью висели на спинке стула. Сидел он один.