Оставив шляпу на комоде, он пересек прихожую и в три шага оказался у двери в гостиную, где и столкнулся нос к носу с управляющим.

– Христо, скажи на милость, в чем дело.

Голос его прозвучал неожиданно громко. Значит, он напряжен сильнее, чем думал. Прикрыв рот рукой, Авинаш откашлялся. Управляющий придержал для него дверь. А после, когда индус спешно вошел, аккуратно ее прикрыл.

Люстра не горела, и в тусклом свете керосиновых ламп гостиную окутывала какая-то тоска. Было, как всегда, не прибрано. Каждый раз, когда он заходил в эту комнату, его не покидала мысль, что Эдит слишком уж распустила своих слуг. На столике у окна стоял забытый чайный поднос, валялись крошки печенья, а на паркете белели пятна пролитого молока. На одном из обитых синим бархатом кресел лежала груда книг. За Эдит водилась привычка приносить сюда книги из библиотеки, чтобы почитать, да так и складывать их здесь. Под креслом виднелась хрустальная пепельница, полная наполовину выкуренных сигарет. Исходивший от окурков запах смешивался с висевшим в воздухе гашишным дымом и запахом высохшей кофейной гущи из оставленной в каком-то углу чашки.

У Авинаша защипало в его чувствительном носу.

Он не сразу разглядел Эдит в неверном свете. На секунду даже подумал, что управляющий провел его в гостиную, чтобы он просто подождал ее здесь. Но нет. К сожалению, нет. Эдит была здесь. Нимало не заботясь о том, что надетое на ней светло-зеленое платье, мягкими складками спадавшее до щиколоток, помнется, она сидела развалившись на покрытом овечьей шкурой диване, куря трубку и смотря сквозь полусомкнутые веки на тлевшие угли в уже гаснущем камине. Одна из сброшенных туфель улетела под диван. Другой нигде не было видно.

Авинаш почувствовал, как в голову ему ударили одновременно злость и восхищение.

– Эдит, топ amour [79] , что ты делаешь?

Вместо ответа женщина откинула голову на расшитую канителью подушку и выпустила клуб дыма, освобождая наконец легкие. Лицо ее исчезло в сизом облаке. Она закачала ногами, обтянутыми белыми шелковыми чулками.

– Эдит, уже восьмой час пошел. Нам пора выходить. Шофер ждет нас у вокзала. Эдвард убедительно просил в восемь уже быть там.

– Ах да, Эдвард! Эдвард и этот новогодний бал века, – пробормотала она, не открывая глаз. – Ох уж эти англичане, все-то у них с точностью до секунды. Не поленятся ведь и в приглашении приписочку сделать: «Настоятельно просим наших дорогих гостей прибыть ровно в указанный час». Ха-ха-ха! А ты-то им и подражаешь, да, Авинаш, darling?

Она положила трубку на ковер, с трудом приподняла голову и взглянула на Авинаша.

– Как тебе моя прическа? Это Зои уложила.

Авинаш подошел поближе. Вокруг головы Эдит была намотана плотная черная чалма, и ровно в центре сверкала алмазная брошь. Волосы ее все еще, как в юности, оставались цвета воронова крыла, но корни уже начали седеть, однако сейчас седину скрывала ткань. С подведенными сурьмой глазами и в этой чалме она походила на индийского раджу. Это такая новая мода или возлюбленная захотела попотешаться над ним?

– Тебе очень идет. Эдит, прошу тебя, вставай.

Она села чуть ровнее и поправила длинные сережки в форме капли, подобранные в тон платью. Жемчужное ожерелье, в три нити свисавшее с шеи, съехало набок.

– Ну же, Эдит, ты сейчас платье помнешь.

Он взглянул на часы, которые так и держал в руке. Семь минут восьмого. Опершись на локоть, Эдит подняла с пола трубку и теперь пыталась ее зажечь. В один шаг Авинаш оказался у дивана и выхватил у нее трубку из рук.

– Эдит, ради бога, что вообще происходит? Что еще за безразличие в такой важный вечер?

Прежде чем ответить, Эдит еще какое-то время молча смотрела, как трубка с гашишем крутится, рассыпая пепел, по старинному ковру, сплетенному в городе Ушак.

– Чего же такого важного в этом вечере, а, сэр Авинаш? Или, может, лучше тебя называть шри Авинаш? Сэр шри Авинаш! Прекрасно сочетается, не так ли? Я сейчас одну книгу читаю. Автор как раз из тех мест. Он вообще-то поэт, но в этой книге пишет о духовных вещах. Тебе тоже понравится. Он вот что говорит: путь человека есть путь от жестких правил к любви, от подчинения к свободе, от морали к духовности. Ах, как же она называлась? Вот оттуда я и узнала про это «шри». Его прибавляют к имени уважаемых людей. Был сэр – стал шри, ха-ха-ха!

Эдит долго хохотала над собственной остротой. Авинаш помрачнел. Увидев это, она перешла на греческий, как обычно делала во время их забав в постели.

– Аде вре [80] , Авинаш му, ты что же, рассердился? А писатель и правда очень хороший. Он там говорит кое-что и про сидящее в человеке зло. Постой, что же он говорит? Книга должна быть где-то здесь.

Потеряв надежду, Авинаш присел, сцепив свои смуглые руки, на краешек дивана возле миниатюрных ног возлюбленной.

В последние годы пристрастие Эдит к гашишу превратилось в настоящую зависимость. Сейчас Авинаш проклинал тот день, когда двенадцать лет назад сам подарил ей кальян. Этот кальян до сих пор стоял в ее спальне наверху, и теперь Эдит уже не могла без него ни спать, ни получать удовольствие от занятий любовью с Авинашем. Даже в свет она выходила только на прежде задурманенную голову. Все сходились во мнении, что у нее появились странности. Во время разговора она могла вдруг совершенно некстати захохотать или же, не дослушав собеседника, развернуться и уйти. А иногда она сидела себе в уголке, загадочно улыбаясь. Прежние друзья, напуганные ее неуместным смехом и замечаниями, которые она отпускала своим низким голосом, теперь не решались даже к ней подходить.