Элизабет отвечала за несколько столов, на которых были разложены эти странные облачения. Она и ее помощник, молодой веселый парень, смешили окружающих, примеряя их. Среди кучи тряпья они отыскали ночную рубашку из шерстяного шетландского кружева, которую кто-то неудачно постирал, так что рубаха растянулась от одного конца стола до другого.

Подбор одежды для каждой семьи был серьезным делом и осуществлялся в соответствии с особым перечнем. Однако шляпки не входили в список вещей первой необходимости, поэтому доступ к ним не был ограничен. Женщины, задыхаясь от восторга, набрасывались на груды модных головных уборов, выхватывая самые причудливые и кокетливые, при этом почему-то совершенно не обращали внимания на вполне практичные предметы одежды, наваленные ворохом на столе с табличкой «рейтузы для верховой езды».

Некоторые с откровенным недоумением разглядывали старинные облачения и признавались, что в жизни не видели ничего подобного. Пожалуй, если смотреть непредвзято, нам следовало бы согласиться – трудно поверить, что когда-то люди могли носить такое!

Элизабет с поразительным терпением демонстрировала один наряд за другим. Мне казалось, у моей подруги обнаружился несомненный талант продавца. Я стояла рядом, наблюдала за тем, как она искусно подчеркивает достоинство каждого предмета, и аккуратно переводила слова Элизабет на фламандский.

Некоторые волонтеры вызвались убирать помещения, предназначенные для беженцев. Здесь я вновь встретилась с Элизабет и ее младшим братом-подростком. Они работали в паре. Нас снабдили ведрами, мылом, щетками, посадили в микроавтобус и развезли по домам, пообещав забрать в конце дня. Они делали это не потому, что мы уставали и к концу дня едва держались на ногах, – нет, организаторы желали убедиться, что все моющие средства благополучно вернулись на склад. Иногда нам часами приходилось ждать обещанного фургона. Уборка домов – тяжелая грязная работа, но нам нравилось трудиться сообща. В больнице я научилась отлично мыть пол. В палате должно быть чисто как в операционной – таков был стандарт, установленный старшей сестрой, за соблюдением которого она строго следила. Теперь в этих домах, пустовавших с сентября прошлого года, закопченных и пыльных, мои навыки поломойки пришлись как нельзя более кстати. Миссис Фрит со свойственным ей энтузиазмом настояла на том, чтобы помогать мне. Вдвоем мы отлично справлялись.

Однажды Элизабет и Пол пригласили нас к себе домой, в Королевский госпиталь, где их отец Морис Фицджеральд работал секретарем, а мама, Сюзанна, переводчиком среди франкоязычных беженцев. Сюзанна была наполовину бельгийкой, так что в их семье свободно говорили на двух языках – английском и французском.

Меня всегда очаровывало прекрасное здание Королевского госпиталя. Основанный в 1684 году госпиталь приобрел всемирную известность благодаря своим обитателям – знаменитым пансионерам Челси в форменных алых мундирах, – а также проводимой здесь ежегодной выставке цветов. История госпиталя завораживает, а красота творения архитектора Кристофера Рена не перестает восхищать и по сей день. Кое-кто из жильцов пансиона частенько заглядывал ко мне в мастерскую по воскресным дням после службы в церкви выпить пива и поболтать. Некоторых я просила позировать. Старики с удовольствием соглашались. Им нравилось сидеть неподвижно, важно глядя в пространство; кроме того, они были не прочь получить несколько шиллингов за сеанс. Прогуливаясь по набережной Темзы, я непременно останавливалась перед Королевским госпиталем, чтобы полюбоваться его изящным фасадом. Однако внутри оказалась впервые. Вскоре я стала постоянным гостем у Фицджеральдов, квартира которых находилась в левом крыле Королевского госпиталя.

В мой первый визит меня провели в библиотеку, где я познакомилась с Сюзанной Фицджеральд. Библиотека – самая совершенная комната, какую мне когда-либо доводилось видеть: оформленная в стиле неоклассицизма «братьев Адам» с настенными панелями мягкого яблочно-зеленого цвета и камином изысканных пропорций, она словно подчеркивала теплоту и обаяние хозяйки дома. Я немедленно влюбилась в Сюзанну и в остальных членов этой приветливой и дружной семьи. Старший сын, Морис Фицджеральд, в то время находился со своим полком на Дальнем Востоке.

В тот первый визит Морис-старший провел меня и в ту часть здания, где жили пансионеры, я получила возможность взглянуть на поражающие своим убранством парадные помещения – прежде всего Большой зал, часовню и столовую, а также небольшие кабинки, где обитатели пансиона при желании могли поесть отдельно от остальных. Внутренние интерьеры сохранились в своем первозданном виде. Удивительно было стоять перед колоннадой Королевского госпиталя и читать венчающую ее латинскую надпись: «In Subsidium et Levamen emeritorum Senio Belloque Fractorum, condidit Carolus Secundus auxit Jacobus Secundus, perfecere Gulielmus et Maria, Rex et Regina, Anno Domini MDCXCII» [35] , представляя, что, возможно, на этом самом месте некогда стояла Нелл Гвин и наблюдала за тем, как ее мечта – построить приют для старых солдат, «сломленных возрастом и войнами», – воплощается в жизнь. Вероятно, рядом с ней стоял и сам король, который начал строительство, чтобы доставить удовольствие своей возлюбленной. Карл II пригласил лучшего архитектора тех времен, Кристофера Рена, а тот с присущим ему рвением взялся за дело. Прославенный зодчий превзошел самого себя, создавая это величественное и благородное здание.

Во время Первой мировой войны Королевский госпиталь подвергся бомбардировке с борта германского цепеллина. Об этом событии напоминает специальная табличка. В 1940 году старые солдаты горько сожалели, что не могут воевать в составе регулярной армии, однако многие пытались записаться в добровольческие отряды. Меня познакомили со стариком лет восьмидесяти, который, получив отказ, написал в министерство авиации. В своем послании пожилой вояка сообщал, что не сможет сесть за штурвал самолета, поскольку никогда не учился летному делу, но вполне может сидеть на хвосте аэроплана, нажимать на гандшпуг и сбрасывать бомбы. Он получил потрясающий ответ из министерства, в котором солдата сердечно поблагодарили и заверили, что, если его услуги понадобятся, с ним немедленно свяжутся. Старик с величайшей гордостью продемонстрировал документ мне. Кем бы ни был автор этого письма, он, безусловно, был понимающим человеком.

Часовня госпиталя была подлинной жемчужиной архитектуры. Лучи предзакатного солнца пронизывали ее, наполняя пространство мягким золотистым светом. Здесь царил глубокий покой, даже несмотря на видимые признаки войны снаружи – висящий в небе аэростат, мешки с песком, заграждения из колючей проволоки и перекопанные овощными грядками цветники, – ничто не могло разрушить атмосферу тихого умиротворения. Королевский госпиталь был местом, где усталые воины могли провести последние годы жизни в праздности и комфорте, хотя они частенько ворчали из-за разных мелочей – законная привилегия старых солдат.